Дьявол зимой отдыхает от жаркого ада,
дьявол зимой получает заслуженный отпуск,
крутит хрустальный, местами заснеженный глобус,
и воплощается там, где сильнее прохлада.

Песней покоя сменяются знойные пляски,
ластятся к лунным ладоням метельные птицы,
инеем, полным огня, серебрятся ресницы...
Змейка улыбки скользит по губам без опаски

и превращается в прежнюю - мир, совершенство,
свет, безмятежность... Всё это, забытое ныне,
не предназначено глазу чужому и стынет
яблоком крови в саду неземного блаженства.

Нежная буря без спроса срывает одежду,
льнёт к раскалённым энергиям духа и тела...
Как же давно... сердце билось... кипело и пело...
Нет… Это только иллюзия бывшего прежде.

Мир изменился... А может, сменилось сознанье -
мир не меняется, даже когда опрокинут.
Здешний январь выгибает колючую спину,
трётся о ноги и валит, к чертям, мирозданье.

Валит к чертям... (По работе им будет награда,
если когда-нибудь... Если... Ну, может, вернётся...)

Щурясь довольно на низкое зимнее солнце,
дьявол зимой отдыхает от жаркого ада.

***********************************************************
Нет в искупленьи раскаянья, лишь пониманье
сути грехов, заключённой в блаженной улыбке,
опция "выбор" - по умыслу или ошибке -
часто бывает отключена напрочь в сознаньи.

Мир изменился, а может, сознанье сменилось -
мир не меняется, даже низринутый в бездну!
Не умерев, трудновато бывает воскреснуть.
Не согрешив, не узнаешь Господнюю милость.

Звон позвонков покрывает узорами трещин
рёбра, что стали - так вдруг - напряжённы и хрупки.
Пряные воспоминанья, растёртые в ступке,
сыплются снегом печали на скрытые вещи.

Вещи в себе... Из энергий, насильно сплетённых
в гроздь ежевичных жгутов, оставляющих шрамы.
В терпком вине исковерканной слухами драмы
горький осадок из ягод, пророчески тёмных.

Все эти тысячи лет..., а не вынести бремя
предназначенья... И непредусмотренной сцены...
Если бы только он мог - ей одной, драгоценной,
отдал бы собственной жизни отмеренной время.

********************************************************
Дьявол зимой пьёт одно казильеро дель дьябло
вместо воды. К чёрту водку, коньяк и текилу...
К чёрту работу, и грешников с жару и с пылу.
Сердце сбоит... и мучительно хочется яблок.

Он переходит порталами, джеком-из-тени,
из преисподней в сиреневый мрак переулка.
Первая пара шагов отзывается гулко,
быстро стихая в грохочущем сердцебиеньи.

В стиснутых пальцах, испуганно злы и дрожащи,
чёрные маки с ручьёв огнедышащей лавы,
алое яблоко, полное сладкой отравы
снов о любви, запрещённой в его настоящем.

Надо ж..., а он уже думал, в безвременно давнем
прошлом осталось всё то, что терзает и мучит...
Но в подключичной артерии, кажется, ключик
овеществляется, давит на грудь тяжким камнем.

Маки на белом снегу, будто мёртвые птицы.
Окна, дрожа, покрываются сеточкой трещин.
Из вереницы пустых и незначащих женщин
только одна, драгоценная, снится и снится.

Только она прожигает на сердце стигматы,
призрачным вздохом играя его опереньем.
Память о ней проступает сквозь поры смятеньем,
алыми зёрнами вскрытого болью граната.

Память о той, что не смог отогреть среди стужи,
каждой зимой возвращается снова и снова...
...Что в дочерях человеческих скрыто такого,
что иногда драгоценней небесных жемчужин?