Омуты Стикса втянули на дно чьи-то тени,
дайверы Стикса подняли со дна чьи-то страхи.
Лодка, осевшая низко от жертвенных денег,
черпает воду под вёсел ленивые взмахи.

В пойме печальной реки отираются души,
что не смогли заплатить ни единой монеты.
Бродят по берегу, злую тоску свою глушат,
в заводях кормят бессмертные рыбьи скелеты.

Бренную память кусают бесплотные рыбы,
жадно глотают, и в плоть облекаются смело.
Там, где колышутся лотосов серые глыбы,
прячут довольное, толстое, сытое тело.

Сколько ни прячься, а будешь настигнут и пойман.
Сколько ни бейся - с крючка не сорвёшься стального.
Хищных, дурных и отчаянных - полная пойма,
горьких, безденежных, клянчащих снова и снова:

"Перевези! Сделай милость, ну что тебе стоит?
Слушай, Харон, ну зачем тебе эти оболы?
Мало того, что при жизни мы были изгои,
так и теперь неприкаянны, сиры и голы…"

Хмурый усталый Харон отцепляет их руки,
бьёт их веслом, отгоняя обратно на берег.
Вечность... Бессмертный старик изнывает от скуки,
вдоволь наслушавшись жалоб и прочих истерик.

Ладно. На ужин он купит блестящих налимов,
жирных от памяти, чувств и последних желаний
этих теней, ускользающих невозвратимо.
Снова сегодня увидит на тёмном "экране"
Стиксовых вод киноленту о жизненной драме
ценностью в два медяка, что потёрты и кривы...

К лодке Харона, застрявшего между мирами,
голуби Стикса опустятся с веткой оливы.