Вологез:

Мир есть круг, круглее мира нету,
яблоко сорви, нагни тугую ветку,
геометрия проходит красной нитью
по всему разнообразью архетипов,
но в живом оно всего круглее
в маленьком телёнке, в персике и деве.

Кавад:

Мир - квадрат, и смерть в нём дышит,
дальних царств периметры и площадь,
в жесть закованная лошадь,
что имеет строгий вектор жизни,
треугольный наконечник мысли -
свыше геометрия нисходит и над всеми:
золотые аксиомы,
золотые теоремы.

Вологез:

В этом мире главное богатство:
тёплое дыхание коровы,
конь теряющий счастливые подковы,
молоко священной верблюдицы,
на рассвете щебет птичий.
Треугольник миру не присущий,
это, в общем, не живая сущность,
самая бездушная
из всех конструкций.

Кавад:

Но главней Природы - государство,
что покрыло женское пространство,
наложило руку на прямое время,
на плоды земные и деревья,
на безмозглых тварей и живых людей -
Парфия всего важней.
Парфия есть мера всех вещей.

Вологез:

Мера всех вещей открыта человеком,
в аудитории земли он первый лектор,
он один из всех оплакивает век,
он один из всех оплачивает чек,
единица измеренья - человек.

Кавад:

Нет, не человек - катафрактарий,
что укрыт под панцирем из стали,
как главнейшее из всех богатство,
то, которое не выковырять пальцем,
то, которое есть голым фактом
и дрожит пред коим даже фатум.

Вологез:

Нет уж, человек не просто фактор,
он не винтик, он совсем не болтик,
от Персидского залива и до балтик
в каждом человеке светит божья искра,
в каждом человеке тлеет Заратустра,
что взирает на святые выси
с грозной башни Трапезунда.


Так и спорят Вологез с Кавадом,
цех поэтов с боевым отрядом,
Родина с великим государством,
время жизни
с жизненным пространством.

Вологез играет на мидийской лютне,
а Кавад играет тетивою лука,
пьют они одну и ту же воду,
что бежит из человеческого рода.