Letum non omnia finit Из Проперция, эпитафия на могиле И. Бродского
Реальность – это хлам на берегу. Но в гугле море синее и в мае, и в январе. И гуглы нам не лгут. Венеция… она напоминает с лазурной жилкой светло-карий глаз на нежно-синем - трепетное фото любимой или женщины на раз. И это не проблема поворота взирающего ока; весь вопрос - в пропорции упрямства и кокетства. Морской травой и солью тянет в нос с останков корабельного наследства, закопанных в болота на века во времена, как говорится, оны. В помине нет лихого кабака, где юбки задирали за дублоны с дукатами, что рядом за шелка и прочее - для шлюх, но подороже, - отвешивала тряская рука с коричневыми пятнами на коже. Да, нонешние бары – вид не тот, но и сегодня строчка прейскуранта из Тассо тащит рифму и поёт серебряной чеканкою бельканто. У бронзовой русалки на двери истёрлось всё, что выше поясницы, а ниже – только зелень, как не три; войдёшь - и дышишь яблоком с корицей и тёртыми орехами в меду, - так пахнет кожа женщины из душа, когда скользишь губами к животу. На грех чревоугодия с картуша нестрашно скалит зубы жёлтый лев, в раздумье между чтеньем и зевотой страницу толстой лапою поддев. Кошак играет ветхой позолотой, тоска ему мурчать среди колонн, где мрак часовен влажен и велюров, где мраморная холодность мадонн, где из холстов в бессчётных кракелюрах торчат святых желтушные мослы, где в вечном диатезе херувимы (наивно наведённые мосты прекрасного с пристойно-допустимым). И как бы древний цензор не был крут, итог мультипликации ужасен: когда с картин младенцы побегут - не напастись ни памперсов, не ясель, и их нашествие сравниться сможет лишь с китайской толчеёю на причале наивной одинаковостью лиц - и с варварским базланьем хищных чаек, а места ведь и вправду с пятачок. Невестой после свадьбы дрыхнет мостра, вон гондолы обугленный стручок с ленцой танцует с острова на остров, вон катер, переполненный что твой вагон метро от Выхина до Пресни, опасливо пускает сиплый вой в размытое туманом поднебесье. Всего too much (по-русски – выше сил), и каламбур родится идиотский - что, слава богу, город не почтил своим вниманьем Лев (который Троцкий).
Однако Бродский… тема сплошь темна. Какие-то загадочные дамы зачем-то от поэта без ума, но не спешат заняться с ним тем самым. Наверное, никак нельзя без дам. без них любой пейзаж не интересен, без них, без дам, Венеция – бедлам. Поэт и в этом смысле не был пресен и городок для нас изобразил загадочно, ритмически и штучно, лишив бродячий сброд остатков сил Венецию любить собственноручно. Черкнув эссе, допил вино под сыр, на синьорин вокруг взглянул чертякой и перед тем, как выпрыгнуть в эфир, оставил тело, как застрявший якорь, на острове, чей рыжий черепок уложен в воду ручкой Прозерпины (три имени, сплетённые в венок, сей выводок, сей поезд журавлиный…)
Творцы, в музей! На пенсию, Сизиф! Прогресс обожествляется наукой. Овидий публике назло смакует миф: Европа, похищаемая скукой, терпимостью - не тою, что в «домах», а той, что выгрызает убежденья, как дырки в сыре, в плесени ума, и растворяет личность в населенье. И вот оно - беспочвенные сны, скользящие вдоль храмов и палаццо. Безбожник, чей удел – со стороны смотреть без страсти и не прикасаться, и мы с тобой пополним этот ряд, поохаем и смоемся навеки.
Любимая ж прикроет рыжий взгляд мохнатыми ресницами Джудекки, задёрнет шёлк тумана над водой, подуспокоит взвинченные нервы и вновь заблещет юной красотой, покачивая зеркальцем Венеры над тёмною лагуной в зябкий час, когда заря рождается из сини… Пусть летум перечёркивает нас – нон омниа разборчивая финит.
|