Вениамин Петрович Бабаков, болгарин по предкам, давно обрусевший, плоть от плоти советской системы, был среднего роста, худощав, лысоват, но с правильными чертами лица и вполне обаятелен внешне. Должность самая прозаическая – механик строительного оборудования в Хозрасчётном участке малой механизации, некоем тресте «Жилсоцстрой», каковых по всей нашей необъятной родине «воз и маленькая тележка».
Возраста для мужчины был «критического», где-то в районе полтинника. Дома находилась неработающая по некоторым женским причинам или прихотям дородная супруга, двое почти взрослых оболтусов мужского полу, с всё возрастающими потребностями и потакаемые дражащей половиной. Перспектива карьерного роста на горизонте да и за его пределами как-то не просматривалась, серая, довольно-таки однообразная жизнь и служба, вот почти полный портрет нашего героя.
Но были, были кое-какие потаённые механизмы, чем он мог потешить самолюбие, причислить себя к не совсем ординарным личностям, в отличие от тех, кто кроме работы больше ничем не интересовался. Кто-то мог потешить себя охотой да рыбалкой, кто-то был охотником по женской части, Вениамина Петровича это вовсе не привлекало. Что касается любовных потуг, он их, согласно общим правилам и привычке, давно поистратил на семейном фронте. Прелести женского тела его ка-то не трогали, в нём, это он пугающе заметил ещё смолоду, жил нездоровый интерес к фигурам более мужественным, юношеским торсам, Апполоновым пропорциям. Он мечтал в душе созерцать и даже ваять божественные линии воображаемой натуры, прикасаясь к ним, словно переносить чувства на свою Галатею мужского рода.
Эта страсть дремала до поры, он не знал о ней, пока не попробовал действительно лепить из глины статуи. Оказывается в нём давно ждали своего часа природные данные художника.
Если это была глина, то с какой нежностью он выглаживал ножки, спинку, попку…
В «дремучие» советские времена неоформленному таланту, без образования и протекции, просто нереально было проявить себя. Немало действительно талантливых, но невезучих поэтов, музыкантов спивались, пропадали, чувствуя непробиваемую бюрократическую, чиновничью стену, что уж говорить о лысоватых и пожиловатых, вдруг почувствовавших неодолимую тягу к прекрасному. Хотя от прекрасного никто никого не отлучал, ─ наслаждайся себе чужим искусством, сам пиши, рисуй или ваяй где-нибудь под одеялом, никто не запрещал, но и морального удовлетворения это не сулило.
Петрович, как называли его многие друзья и подчинённые на работе, не был пессимистом, он не довольствовался сложившимся положением вещей. Путём небольших манипуляций на производстве, сумел приобрести почти даром строительный вагончик на автомобильных колёсах, прикатил его на задворки своей пятиэтажки, оборудовал - не зря же механик-строитель, и стал потихоньку заниматься любимым делом.
Со временем у Петровича появилась приличная коллекция работ. Он пробовал себя не только в скульптуре, лепил животных, сюжетные сценки бытового, военного характера, рисовал в графике и акварелью. Неплохо получались известные военачальники, полководцы, вожди мирового пролетариата. Потом он стал ваять своих знакомых, родных, очередь дошла и до управляющего родного треста. На юбилей удачно подарил своё изделие виновнику торжества, это произвело оглушительный успех среди коллег и начальства. В нём увидели местного Микеланджело Буонарро́ти, друзья с почтением называли Рафаэлем.
Но неожиданная трестовская слава вскоре поутихла, а Петровичу как раз захотелось большего: выставок, признания на более высоком уровне. Но куда бы он ни сунулся, всюду в итоге слышал вежливое «извините».
Это в наше время появилась свобода творчества и свобода самореализации: городские музеи, библиотеки, а если потянет кошелёк, так и турне по городам и столицам можно организовать… Обо всём этом тогда ещё не подозревал наш Петрович и горько «в тряпочку» сетовал на свою творческую долю. Однако, мысль на месте не стояла, как поётся в популярной советской песенке: «Привыкли руки к топорам…», применительно к Петровичу, к кисти, молотку да резцу, он уже не мог остановиться, сюжеты приходили и требовали своего воплощения, наработался приличный опыт, да и теоретическую базу накопил, почитывая соответствующую литературу. Он наивно и счастливо подошёл к той кондиции, когда казалось, что в состоянии придумать что-то своё, новое, как у поэтов – свой стиль, изваять такое, что все вдруг ахнут, сказав в один голос: «Какой талантище!»
Но и эта стадия постепенно стала проходить, превращаясь в болезненное нечто, словно хилое дитя, вызывая лишь к себе жалость и раздражение к окружающему безразличному миру.
Как-то на службе, занимаясь текучкой, в голове бесконечно прокручивая свои нерадостные мысли, нечаянно попался на глаза его подчинённый Гераклов – бригадир слесарей-ремонтников.
«Блин, - подумал Вениамин Петрович, - действительно Геракл, как я в нём этого раньше не замечал… если не по атлетическим данным, то по сложению он вполне античных пропорций. Просто они все тут в рабочих спецовках-балахонах, от того и кажутся одинаковыми. Но этот-то: рост где-то метр восемьдесят, черты лица, фигура… Нет, фигура немного сутуловатая. Но это не беда. А если раздеть, подмакияжить – вполне, чем не Аполлон Бельведерский придворного скульптора у Александра Македонского Леохара?
У Петровича поднялось настроение, заработало воображение: «А что мне мешает осуществить задуманное? Только бы сразу не напугать этого мужлана, ему мои экзерсисы не понять, это вам не столичный бомонд, а провинция. Тут нужен тонкий подход. А может и более тесный контакт получится, парень он вроде покладистый - размечтался наш скульптор.
И решившись, позвал:
- Андрей!
- Да, Петрович!
Некоторые его подчинённые панибратски обращались к нему, но он принимал это легко, потому что, бывало, приходилось с ними и выпивать по случаю. Это считалось демократичным. Но если же кто-то даже из старых работяг - его опора и надежда вдруг оступался: прогуливал или портачил в работе, мог и власть употребить. Знай наших! То есть, как руководитель, он был в общем на своём месте.
Гераклов был хорошим работником. Петрович его выделял среди других, потому назначил бригадиром. Андрей хорошо справлялся с обязанностями, но звёзд с неба не хватал, может от своего немного замкнутого характера. Бригада его также ценила, всё крутилось, это всех устраивало, никому не нужны лишние неприятности на работе.
- Андрей, штукатурную станцию подготовили на объект? – поинтересовался для начала Петрович.
- Почти закончили. Насос доделывают ребята, к вечеру, думаю, управимся.
- Хорошо, не подкачайте только. Утром обещали прислать автокран и машину. В Кисловодске наш трест пятиэтажку к сдаче готовит, кому-то квартиры достанутся… Ты не попадаешь?
- Нет, Петрович, очередь большая. Хорошо бы в Кисловодске получить…
- Слушай, Андрюш, мы всё о работе да о работе. Я, как твой руководитель, не знаю, чем ты интересуешься, как это говорят, хобби у тебя есть?
- Хобби? – Задумался Андрей. Ну, технику я люблю, машины, мотоциклы. Дача у нас с женой, там пропадаем по выходным. Помнишь, я приносил на работу яблоки, абрикосы, сливы.
- Абрикосы у тебя знатные, - похвалил Петрович. Похвала была без натяжки верная. Сортовые абрикосы Андрею достались от прежнего хозяина дедка-мичуринца. Тот знал дело туго, садоводничал по науке, выписывал журналы соответствующие. Бывший фронтовик, он мечтал старость коротать в тиши плодовых деревьев и кустарников, в собственном домике на природе. Мечту свою осуществил, а когда возраст уже не позволял трудиться, нашёл покупателя, ревностно проверив – каковы намерения, что за человек. Убедившись, что хозяйство передаёт в хорошие руки, уступил своё детище.
- Ну, а как ты к искусству относишься, культуре, любишь ли читать книжки?- продолжал исподволь пытать Андрея Петрович.
- Книги я с детства люблю читать, особенно научную фантастику, историческую, ЖЗЛ, приключенческую литературу. Майн Рид, Джек Лондон, Финимор Купер, Стивенсон…
- Ну, а изобразительное искусство, скульптура?
- Честно говоря, от этого я далёк…
- Я так и знал! - Воскликнул Бабаков, но тут же смягчил выпад. – Я не осуждаю, это дело на любителя, но если заинтересует, я к твоим услугам.
- ?
- Человек может считать себя культурным, если разносторонен. Просто тебе не приходилось сталкиваться с этим, да и где? У нас, сам понимаешь, тут не до этого.
- Куда мне с суконным рылом…
- Э, нет, с твоим-то… твоей внешностью да если немного поработать над собой в духовном плане… Ты мог бы быть даже моделью для скульптора, - гнул свою линию Петрович. – Только не возражай мне и не спеши с выводами. Хочешь, открою секрет? Впрочем, ты, наверно, слышал, что я увлекаюсь творчеством, ну леплю там… ваяю…
- Я не настолько дремуч, как кажусь, может, на первый взгляд. Слышал и о твоём э-э… увлечении, но только мне-то это зачем? Моделью, говоришь? - Чушь!
Петрович почему-то даже вспотел. Ещё не осознавая до конца своей задумки, он интуитивно гнул свою линию.
- Погоди, не торопись делать выводы. Давай я покажу свою мастерскую, может, что и понравится, по-другому взглянешь на это дело…
- Да когда мне, Петрович? Дети, дача… Все выходные там и не только выходные. После работы мчимся с женой то полить надо, то окучить. И так весь сезон, а сезон у нас – весна-лето-осень да и зимой бывает - то да это…
- А мы с тобой в рабочее время съездим, как будет посвободнее…
Петрович осёкся, понимая, что «гонит лошадей»… Андрей это почувствовал, искоса глянул на своего шефа и с усмешкой протянул:
- Зачем тебе это, Петрович? Наше дело вон – железки, гайки крутить…
Петрович внутренне чувствуя, что ложь только усугубит, кинулся, как в прорубь с головой – была не была!
- Слушай, чего это мы тут стоим в неподходящем месте и рассуждаем о высоком, зайдём ко мне, а?
В голосе его появилась необычная просящая, а не приказывающая нотка. Андрей удивился, пожал плечами, а Петрович взял его под локоть и несильно потянул за собой. Они зашли в кабинет механика, тот отодвинул стул, предложил сесть, а сам, вопреки обычаю, сел не за столом, а рядом. Потом встал напротив и, пытаясь заглянуть Андрею в глаза, сказал тихо:
- Андрюш, только не отвергай сходу, помоги, я прошу, можешь это сделать для меня?
- Да чего, Петрович? Я для тебя всё сделаю, надеюсь, это не криминал?..
- Дело простое. И конечно не криминал. Понимаешь, я же занимаюсь, ну ты знаешь, я говорил. Мне для натуры нужен живой человек, торс, так сказать…
- Понимаю… нет, не понимаю, я-то тут при чём?
- В том-то и дело, ты только не спеши отказываться, я в этом лучше разбираюсь, поверь. Короче, ты мне подходишь, как натурщик.
И, видя попытку Андрея возразить, он повысил голос: «Никто об этом не узнает, я обещаю. В свою очередь, если что, можешь на меня рассчитывать. Ну, там мало ли… у тебя дача, материал какой понадобится… Что тут плохого, посидишь несколько сеансов. Делать-то ничего не надо. Чайку попьёшь, кофе, музыку послушаешь. Любишь музыку? У меня несколько бобин с зарубежной музыкой: «Бони М», «АББА», «Куин»… Много чего.
- Музыку я люблю. Странная для меня просьба. Да ладно, Петрович. Если не зарэжешь, я, пожалуй, попробую твоего кофе…
- Отлично! Завтра у нас пятница. Давай с обеда уедем, если всё будет нормально. Я ребят предупрежу, что мы с тобой на объект отлучимся. Сашке Богданову, твоему помощнику, накажу, чтоб мастерские закрыл. В понедельник откроет, он тут недалеко живёт. Договорились?

* * *
У Андрея была машина, как он гордо называл своего «ушастого» Запорожца. Купил его у товарища по работе токаря Сашки Швагеруса. Машина подержанная, но выглядела притягательно, рубиновый цвет, аккуратный салон, никелированные цацки, дополнительные фары-противотуманки, новая резина. «Жигуль» Андрею был пока не по карману, «Зюзик», как ласково называл он свой маленький броневичок, бегал под 120 километров в час и бензина «кушал» немного. Для дачных и прочих хозяйственных дел казался незаменимым. Мотался Андрей на нём по полям и окрестному предгорью в осеннюю пору, запасая картошку, фрукты в лесополосах и брошенных садах. Любил и просто прокатиться «с ветерком» по пустынной трассе, выжимая из «Зюзика» всё, на что он способен.
В пятницу после обеда, как договаривались, он подогнал своего «коня», Петрович сел рядом и они поехали в мастерскую. Вагончик был явно маловат для хозяина и его различных изделий, статуэток. Скульптуры побольше просто громоздились на полу, на всём лежал приличный слой пыли, на небольшом столике для работы стояли гранёные стаканы, ложка и пара вилок. Рядом засохшая краюха хлеба. Баночки, бутылочки с красками, различными жидкостями, кисточки, шпатели и прочий живописный скарб, не знающий порядка и женской руки. В зарешеченное окошко днём струился свет, вечером Петрович включал лампочку, а окошко задёргивал шторой от любопытных глаз. Соседи знали о его увлечении, кое-кто заходил на огонёк. Тут собирались «мальчишники», частенько с бутылочкой портвейна или водочкой, но Петрович не позволял этим злоупотреблять, чтобы не ополчились на него жёны -половинки его визитёров. После выпивки заводились разговоры на темы искусства, о политике, куда от неё денешься, о прочих делах, так что скучать было некогда.
Смахнув с лавки какие-то крошки, бумажки, хозяин предложил присесть Андрею. Тот брезгливо поёжился, устроившись на краю лавки, почти равнодушно оглядывая убранство вагончика. Бабаков стал рассказывать о своих работах, оживляясь, вспоминая, по какому поводу он сделал ту или иную поделку.
- Извини за беспорядок, всё недосуг прибраться. Понимаю также, что увиденное тебя, может, мало трогает, это так же, как если бы меня ты привёл к себе на дачу. Там ты своими руками вырастил, выходил кустарники, деревья, ухаживал, поливал. Я бы глядел точно также на дело рук твоих, как ты сейчас на моё, но это отношение, надеюсь, у тебя скоро изменится. Я расскажу как можно больше об этом виде искусства, дам почитать, полистать журналы, книги. Здесь их немного, у меня дома полно.
Да, вот ещё что, пожалуй, работать в мастерской нам будет не очень уютно. У меня появилась мысль: сегодня у тебя это просто ознакомительная поездка, как-нибудь выберем время и отправимся к тебе на дачу или на пленер. Там нам никто не помешает, и виды соответствующие. Возьмём с собой харчишек, можно винца, хотя ты за рулём, поэтому я надеюсь на твою помощь в плане колёс, а?
Андрей слушал, чувствуя себя не в своей тарелке. Зачем ему это? Но отказать шефу было неудобно. Пару раз свозить его на природу, коль такая блажь, ему не трудно…
- Хорошо, Петрович. Если надо, я что…
- Нет, это меня не устраивает. Ты словно делаешь одолжение. Хотя по сути это так и есть. Ты просто должен в ближайшее время изменить своё отношение к моей просьбе, иначе я не знаю… Ты пойми, для меня это вопрос жизни. Это же не производство. Там мы делаем дело, нравится оно или не очень, получаем свои рубли на жизнь, но духовно, так сложилось у нас в стране, мы бываем далеки мыслями и сердцем от данного процесса. Вот ты – разве стройка, это предел твоих мечтаний. Многие вообще у нас занимаются не своим делом: писатели работают дворниками, кочегарами, кто-то в конторе просиживает штаны годами, зевая на работе и думая, как вечерком он займётся усовершенствованием конструкции мотоцикла…
- Я понял, Петрович. Постараюсь проникнуться твоей заботой. Я мечтал в своё время, представь себе, поступить или на исторический, или философский. Пописывал в юности стишки, заметки в газету. Но всё это оказалось неосуществимым по различным причинам. Я ведь детдомовский, помощи ждать неоткуда, а нужна квартира, семью надо содержать. Так что я-то как раз понять могу, просто сразу не проникся… Ну и сделаю, как я уже говорил, всё от меня зависящее.
- Когда мы сможем выехать, например, к реке, может к тебе на дачу?
- Вряд ли на даче будет удобно, там соседи... А какие мои функции – стоять, сидеть? Раздетым, одетым? И почему, собственно, я? - этот вопрос не даёт мне покоя.
- Ну, считай, это моё вИдение. Каждый художник находит то, что ему по сердцу, кого-то женские формы прельщают, а мне античные мужские, похожие на богов Олимпа нравятся.
- Ну ты, Петрович, скажешь, я и боги Олимпа. Хотя лет двенадцать назад в армии я был ничего: на перекладине «солнышко» крутил, «угол» запросто держал, на руках ходил и многое другое. Потом спину сорвал, перед дембелем в санчасти валялся, а уж после армии только труд физический, потом учёба, семья… Обычная история.
- Немаловажную роль играет наследственность, природные данные, вот мне видится твой профиль, торс, практически таким, как в мифологии все эти Зевсы, Гераклы… Кстати, у тебя и фамилия экзотическая - Гераклов, откуда?
- Да я ж детдомовский, может там и придумали…

* * *
В воскресенье Андрей подъехал ранним солнечным утром к мастерской Петровича, тот с сумкой, этюдником уже ждал, поглядывая на часы. Загрузив вещи в багажник, они отправились в сторону станицы Е, переехали через мост, свернули тут же на просёлочную дорогу вдоль реки. Ехали наобум, приглядываясь к местности. Вот полянка, но маловатая и грязноватая, в следах кострища и бытового мусора. Дальше попалась слишком пологая. Проехав несколько таких полянок, наконец, облюбовали подходящую. Расположились, захотелось есть. Перекусили, стало пригревать солнышко, Андрей скинул одежду, оставшись в плавках, подставив грудь ласковому светилу.
Петрович не терял время даром, он расположился в тенёчке, разложив художественный инвентарь, стал тут же набрасывать эскиз с натуры, велев Андрею немного повернуться, чтобы хорошо просматривался профиль. Через полчаса он попросил сменить позицию, перейти в другое место, чтобы набросать в фас. Сначала работал молча, но потом стал разговаривать, задавать вопросы Андрею, тот отвечал, но видно было, что устал от безделья, он сказал:
- Петрович, может, я окунусь немного, что-то разомлел. А ты? Давай вместе.
Петрович неожиданно согласился. Разделся догола, чем смутил Андрея.
- Ты чё, Петрович? А если кто увидит?
- Ну и что, пусть не смотрит. Привыкай и ты, я ещё попрошу тебя раздеться, мне нужно всё тело. Ты же видел – боги обнажены и никого это не смущает.
- А чё, обязательно мои причиндалы рисовать или ваять, они у всех примерно одинаковы.
- Примерно… понимаешь, Андрюш, свои рисовать мне не с руки как-то, а выдумывать, это уже не то… Не волнуйся, ты же мужик, вернее, если по античному - полубог, вот и веди себя, словно мы в древней Греции на Олимпе и всё нам пофиг. Кстати, ты знаешь, они были очень свободны в нравах. Развлекались с гетерами всякими. Женщины-богини тоже не обременяли себя моралью. А боги, любившие мальчиков, юношей, лесбийская любовь - женщины занимающиеся любовными утехами друг с другом.
- Читал я про это, но ведь это как-то не по-нашему, противоестественно.
- Ну, Андрюш, какой ты наивный. Это было есть и будет всегда. Просто у нас это глубоко завуалировано, в провинции мы почти девственники, но ты же знаешь, в Сталинские времена треть, как минимум, населения прошла через лагеря, тюрьмы, а это там процветало и сейчас никуда не ушло.
Петрович стал рассказывать истории, о которых в советский период не писали в книжках. Андрей и сам слышал подобное в армии и после. Просто он не был готов к такому повороту в их творческом тандеме. Вспомнил, как до армии работал в шахте в сибирском городке, вот где зэковский заповедник: блатные песенки, хазы и притоны. П сколько россказней «откинувшейся» молодёжи, любителей «травить» байки и демонстрировать свои «достоинства» где-нибудь на перекуре в шахте или в душевой после смены, бравировавших своими «подвигами». Андрея это не вдохновляло, оказавшись случайно в этой среде, он не принимал её романтики, сторонясь, но благоразумно не показывая своего отношения.
Петрович неожиданно подошёл к Андрею, поглядел оценивающе, и вдруг провёл рукой по спине, потом по ягодицам и будто доверительно спросил:
- Ты веришь в мужскую дружбу?
- Ну д-да, - слегка заикаясь, ответил Андрей.
- А между мужчиной и женщиной может быть бескорыстная дружба?
- Скорее, нет.
- Правильно. А если между мужчинами существует очень крепкая дружба, может она перерасти в нечто большее?
- Петрович, что может быть больше, чем дружба?
- А ты вспомни богов Олимпа. Думаешь, они дураки или извращенцы? Ведь это боги, а они знали толк и в дружбе и в любви, для нас они во многом и теперь являются эталоном отношений, поведения в любви.
- Я что-то не пойму, Петрович, к чему ты клонишь?
- Андрюша, ты уже не маленький, поверь, мужчина тоже может любить себе подобного, и в этом ничего противоестественного нет.
- Да мне-то что до этого? Пусть себе любят. Помню в армии уже с увольнительными предписаниями на руках, мы, трое друзей: я, Серёжка Глотов и Димка Пудов отправились к прапору нашей части, с ним мы в части были в хороших отношениях, поэтому на прощанье он пригласил нас в гости. Как водится, посидели хорошо, отметили дембель! Самолёт был только на следующий день, он предложил нам переночевать. Но кровать была свободной одна, вернее, раскладной диван. Мы улеглись втроём. Ночью, я хоть и с похмелья, чувствую, кто-то сзади залез мне в трусы. Спросонья я стал отбиваться, потом понял, что это. Повернулся лицом, вижу - Димка пытается мной овладеть… Я встал, сходил но нужде, потом, подвинув Серёгу, лёг с краю и спокойно проспал до утра. Утром мы позавтракали, простились с гостеприимным хозяином, и пошли в город. По дороге я украдкой рассказываю Серёге о ночном происшествии, он заржал, как конь и прямо говорит, показывая на Димку: «Представляешь, эта скотина и ко мне лез. Врезал я ему по яйцам, он и успокоился.
И обращаясь уже к виновнику ночного приключения, шутя продолжил:
- Тут ты, Димон, не старший сержант, а простой гражданин, и хотя ты мне друг, но такие шутки больше не пройдут, понял?
Димка, как ни в чём не бывало, пробасил:
- Ребят, да пьяный я был, ничего не помню…
- Ладно, шлангом прикидываться, не помнит он, - вставил я.
- Честно, ребят! Не обижайтесь…
Мы с Серёгой расхохотались.
- Ладно, - сказал Серый, замнём для ясности.
Рассказывая это, Андрей стал одеваться.
- Если ты это имел в виду, Петрович, то я традиционалист. Мне эти штучки-дрючки не нужны. Давай разойдёмся по-мирному и всё. А то, как подъехал хитро: скульптура, боги Олимпа…
- Да ты не кипятись, Андрюш, я это так, в общем на вшивость проверял, можно сказать… Ничего я не хотел дурного, поверь. Просто на воздухе немного язык развязался, такой воздух – без вина пьянит.
- Нет, Петрович, зачем меня проверять, мы не в разведку пошли. Если хочешь по-хорошему, то давай я отвезу тебя домой, и забудем всё. Никаких позирований. Ты ищи себе другую натуру-дуру. На работе я – могила. И с тобой буду вести себя, словно ничего не произошло, лады?
- Зря ты так. Но если это твоё твёрдое слово, то я согласен. Сеанс не получился…
Они собрали вещи и уехали.
Вскоре Андрею всё-таки пришлось увольняться из этой организации. Бабаков, однако, не подписывал расчёт. Несколько дней мурыжил, избегал, прикрывался делами, под конец, припёртый, что называется, к стенке, согласился, когда Андрей предложил ему прокатиться на «Запорожце».
Отъехав, они остановились в тени лесополосы, Андрей выключил зажигание и прямо спросил:
- Чего ты добиваешься, Петрович. Ведь я своё слово не нарушил, а ты стал зажимать меня по работе. Перечислять твои пакости я не буду, сам всё прекрасно знаешь.
- Отпущу я тебя, отпущу. Понимаешь, трудно тебе понять, мужлану, что я полюбил тебя…
- Фу, какая гадость. Если ты мне сейчас не подпишешь заявление, я тут прибью тебя, и будь что будет…
- Андрюш, только один поцелуй, пожалуйста!
- Ах ты, гнида, пидор вонючий, я тебя сейчас так поцелую! Хочешь!
Он замахнулся, но болгарин как-то съёжился, растопырил пальцы и завопил:
- Всё, всё, я согласен, давай твою бумажку.
Андрей вытащил из «бардачка» заявление и шариковую ручку.
- Подписывай или я за себя не ручаюсь!
22. 11. 2014