Сырая тишина. Обиженное хлюпанье капели,
Коты, под ними золотая рыбка в сорок ватт
Что в луже замерла, не трезвый плеск шагов Апреля
Идущего сквозь ночь, туман, и частокол из дат.
Акустика рождает недоношенное эхо
То ль бормотания со Смертью Жизни в липком сне,
То ль вяканья гудков, то ль рвоты радиопомехов,
То ли того, что нарекли: «мурашки по спине».
И наплевав в холодный циферблат, как в тот колодец,
Стоишь Добрыней у дорог, и головой поник –
Куда пойдешь, когда в руке единственный червонец?
Хотелось бы наверх, но в место крыльев – «дождевик».
И возвращаться в дом родной – как на поминки друга –
И надо бы идти, но в сердце боль и нету сил.
Вот так бы и бродил, пернатых поджидая с юга,
Считая звёзды на воде, что дождь наморосил.
Апрель к концу. Достать чернил… А лучше просто водки,
Что душу эластичней делает на зло врагам.
Налить бомжу, себе, заплаканной какой-то тётке,
И вечностью за нюхать словно коркой пирога.
Оскомина во рту – вопросом не поддеть ответа,
И не извлечь несбывшегося вдруг на белый свет.
Как в щель меж половиц оброненной, увы, монетой
Жизнь завалилась, дребезжа, за дату – сорок лет.
Я не в упрёк – кому-то удаётся в чувстве «было»
Жить сносно, но в прошедшем времени глагол, увы,
Напоминает след, что оставляют чьи-то вилы,
И ту оскомину во рту – не съеденной халвы…