День сентября двадцать девятый, Год сорок первый, Бабий Яр. Там пулемётные раскаты, Там гибнут все, - и млад, и стар.
А мы в зелёном Армавире, - Сестрёнка, мама, тёти, брат Нас часто «Юнкерсы» бомбили, Мы в «щель»* бежали через сад.
Мы не слыхали про евреев Убитых в киевском плену. Хотели дети, чтоб скорее Кончали взрослые войну.
-Отцы придут, - мечтали шкеты. Но папы сгинули в боях. Сестру и тётю мы в Ташкенте Похоронили. Там их прах.
Мы с мамой в Ленинград вернулись... На протяженье долгих лет На кухнях диспуты тянулись О Бабьем Яре – был иль нет?
И вот Евгений Евтушенко В дни оттепели нас «прозрил». Потом на кладбище Ташкента Сестру искал я средь могил.
Стоял и в Киеве над рвами, Незримых наглотавшись слёз, Вернувшись, подтвердил я маме, Что Бабий Яр – вполне всерьёз.
Потом к концу восьмидесятых, Партийную умерив смесь, Нам разъяснили воровато: Евреи в Бабьем Яре есть.
Так от негласного погоста Могил народа моего Зажжён был факел Холокоста Как символ скорби мировой.
И в ту же памятную дату (Шёл восемьдесят пятый год), В день сентября двадцать девятый Сказала мама: - Мой черёд.
Ушла из собственной постели, Прервав не старые года, К тому народу, что расстрелян, К родным и близким. Навсегда. __________________________________ *- наспех вырытое бомбоубежище
|