Мёртвым поэтам посвящается
Встретилась мне ненароком тоска в рваном ботинке. К сахарной пудре седого виска липли снежинки, Белыми мухами лезли под плащ эры застоя. Мёртвый поэт был согбен и дрожащ, взгляд беспокоен. Мерно качался фонарь на столбе, ветром влекомый, Словно адепт в непрерывной божбе. – Выйти из комы Ты не сумел, хоронили тебя с миру по нитке, Как и сейчас, в первый день декабря – снежный и липкий. Лезвием в небо нацелен был нос, в пальцах – иконки, Пением батюшка – бывший матрос – рвал перепонки. Комья ронялись на гроб тяжело в паре морозном, Сверху ткачиха швыряла нам зло зимнее кросно, Видно решила землице пошить кипенный саван. Мать причитала: «Эх, бросил бы пить горькую сам он». После поминок родне и гостям выдала ложки, Нам же – по книжке, как старым друзьям, в мягкой обложке, Чтобы читали твои стихири денно и нощно. Книжку забросил я... Брат, извини, если возможно.
Встретилась мне ненароком тоска в рваном ботинке. К сахарной пудре седого виска липли снежинки, Белыми мухами лезли под плащ эры застоя. Взгляд у поэта был как бы просящ, неуспокоен. Мёрзлыми комьями бились тома, падая с полок, Книга мне прыгнула в руки сама, точно ребёнок, Ищущий ласки, немного тепла, памяти крошку... Вспышкой ответил фонарь со столба прямо в окошко.
|