Гостиничный номер был втиснут в турецкий квартал, Что к югу лежит от ужасного Хауптбанхофа. Гортанными криками Мюнхен поутру встречал Начало работ, и работал, поверьте, неплохо. И мы просыпались, поскольку в Москве - уже семь. Потом вспоминали, что - отпуск, Бавария, лето. Но сон уходил и не возвращался совсем, Запутавшись в тонких сетях городского рассвета. Мы чистили зубы, и сонные терли глаза, Включали без звука гостиничный телевизор. В прогнозе погоды читали, что будет гроза, И мутный поток переполнит Терезиенвизе, Но лишь в октябре. Это был не погоды прогноз, А курсы валют с бирж Гонконга, Сеула, Шанхая. Тогда мы включали нетбук, коли спать нам уже не пришлось, И шли в океан интернета по волнам вайфая. К восьми мы спускались в гостиничный полуподвал, Съедали по два бутерброда и пили двойной капучино. А в девять к отелю автобус уже подъезжал, И мы начинали свой путь, интересный безумно, но длинный. За тонким, помытым, но чуть затененным стеклом, Деревни, луга, городишки и замки мелькали, Ведь по автобану автобус летел напролом, И нас сквозь туман уносил в неизвестные дали. Неострые горы сквозь дымку виднелись вдали, На склоне возникли простые церковные стены. А мы, неофиты, представить себе не могли, Насколько внутри будет все совершенно! Да, купол Вискирхе был бесконечно высок- Иллюзия эта давала загадкам начало. И все, что создатель вложил в этот светлый чертог, С дождем и туманами внутренне нас примиряло. Мы Альп примеряли баварских к себе красоту, Глядя на Швангау из окон резных Нойшванштайна, Постигнуть пытаясь безумную детства мечту, Раскрыть Лодовико Второго, несчастного, тайну. Нас радости детства босого настигли опять В Музее Игрушек на дальней из нюрнбергских улиц, Куда мы пришли просто так, чтоб в жаре не гулять, А вышли блаженные, словно в купель окунулись. Нас зноем встречал поседевший в веках Регенсбург, Две тысячи лет наблюдающий скуку страстей человечьих. Бесплодность войны и бессмысленность к миру потуг Нам пылью белесой коварно садились на плечи. Мы мыли в Дунае усталые ноги свои, Жару усмиряли отличным пивком монастырским, Его понимая как акт беззаветной любви К убогим и страждущим душам, далеким, и близким. Для нас Херренинсель, лежащий на озере Ким, Хранил золотую внутри, нежилую игрушку-шкатулку. Баварский Версаль не хотел, и не стал нам своим, Когда мы спешили по залам его, одиноким и гулким. От холода стен, от беззвучья пустых галерей, Где золота много, а радости нет и в помине, Нам страстно хотелось наружу бежать поскорей, Где солнце, где лес, где фонтаны, где сердце не стынет. Маршрутный кораблик, пришедший в назначенный срок, Гуднул, распугав по пути лебединую стаю, И рядом лежащий, минутах в пяти, островок Нам душу согрел, словно Герда замерзшему Каю. Названье своё – Женский остров, вполне оправдал, Живой, но ухоженный, дачный по сути, поселок, У каждого дома свой пирс (ну, хотя бы, причал), И много туристов, от пива и солнца веселых. Над озером Боден (так было угодно богам) Барочные церковь и замок в покое застыли. Семья Бернадотов любезно оставила нам Не парк городской, а уютную римскую виллу. Среди лип, секвой и склоненных над озером ив Пастельный ковер колокольчиков и мать-и-мачех Был нежен, ухожен, простой красотою красив, Но, впрочем, в баварских краях не могло быть иначе. Последний наш мюнхенский вечер был ясен и тих, Но, чтобы глотнуть пару чашек нормального кофе, Мы Ринг обошли на своих, бедолаги, двоих, И к полночи вновь оказались на Хауптбанхофе. И в гулком ангаре, где чистые спят поезда, Когда ход часов замыкал круг времен и событий, Мы поняли точно, что в душу легло навсегда – Бавария, лето, блаженство. И нам не забыть их!
|