Вот и всё. Так сказать,
этот мир стал плотней.
Пустоты в нём надёжно сжат зверь.
Впрочем, тоже мне чудеса! –
даже топь превращается в твердь,
если много ступать по ней.
А я четверть века сам.
Моей воле б не жизнь, а две,
или смену, вообще, планет,
или выколоть мне глаза
и снять лезвием кожу мне,
чтобы свет тупой умер в острой тьме.

Молдова, край голубой,
бесконечно глубок твой зад,
пока томный твой длится сон.
Всё же жив во мне жизни бой,
но всего лишь взметает он сор
городов и несёт в леса.
Государство с душой рябой –
вот где должен стоять Афон.
Государство, как девица,
изнасилованная гурьбой
перевоздерживавшихся, –
вот где, яростный, лучше вешайся.

Только старость – одних,
только лень – большинство
охраняет от бунта души
(чей надрывный и жалостный крик
так мешает с собой дружить),
изводя её пыл на раствор
болтовни, фильмов, быта и книг.
Даровые дерьмо и пшик
вредоносней, чем воровство,
но город нам внутрь проник,
превратив свою вонь
в тот запах, который мы любим как свой.

Легко за напев валторн
принять грохоты часа пик,
заплетённые в облаках,
если к этому ты готов.
Значит, смерть возникает в мозгах,
а не, как считают, для них:
дисбаланс, неуют, моветон,
явь в несвязанных грязных кусках
польнут к нам за днями дни –
и их круг мы возьмём за дом,
свяжет хаос в цемент и гранит
наш глаз, ибо память их штамп хранит.

Нет смеси лент – есть бант.
В марш реальности оной стон
перелицовывает наш ум,
не в страдание, а в стандарт
существованье ведёт игру.
Дорога ль, война ли – стол
трижды в день их прервёт на антракт,
успокоится сытый круп –
и отхлынет от мозга вздор,
побуждавший метать и рвать,
да распнёт простыней простор
твою плоть, растворяя душевный спор.

То ли секс, то ли спорт
выпьет последний грамм
заряда. Ты в то ли кровать,
то ли в нору, как крот,
врос, не в силах себя оторвать.
То ли сон, то ли вновь игра
пургой из отсветов расцветёт,
пока, то ли сестру, то ли блядь
обвив, ты гостишь до утра
у альтернативного дня,
постыдную лёгкость свою кляня.

Рок встряхнёт тигелёк,
где слепые душой мастера
продолжают коацерват
из в том числе них же, что невдомёк
им, структурить и клеровать, –
и станут камни столпов град,
и вновь материал у ног –
всё, чем небо брались вскрывать.
Я не рад, что я этому рад.
Рад, что мне быть на пути ином
впереди ошалелых стад,
с жизнью, полной всем, чем она пуста.

В общем-то, тени – все,
и каждый – лишь кадр кино,
бесправная часть. И грусть
по этому поводу – тот корсет,
что не даст растворить свой груз
друзьями, браком, трудом, страной.
Но час придёт – и посев
восстанет против земли. Так пусть
я жру, и ебусь, и играюсь сном
что в поэзии, что во сне.
Верх там, где избыток основ,
так беги, мой путь, чистоты лесной!