ДЕД ПЁТР То было в те годы, которые ныне Одни вспоминают, впавши в унынье, Другие ж, напротив, светясь от улыбки, И их примирить - нет глупее ошибки. Хоть годы давно и канули в Лету, Но их вспоминают, начавши беседу, И называют порой то "великим застоем", То "социализмом", "счастливейшим строем". Я же, избегнув словесного блуду, В оценку годам тем вдаваться не буду, А вам расскажу, отложив все дела, О деде Петре из глухого села... В те годы пришлось "водилою" мне Вдоль-поперёк колесить по стране. А наши дороги, вы знаете сами, - Вытрясут душу да с потрохами. И так уж случилось, что в ночь, в непогоду, Решив проскочить через речку по броду, Загнал я, по дури, старушку машину По самые оси в вонючую тину. Со зла чертыхнувшись этой проказе, Пошёл я в село по дождю и по грязи, Что виделось мне в ночном полумраке. А в нём - ни огня, ни лая собаки. Хоть стояла погода холодной, сырой - Не вились дымы над печною трубой, В домах же все окна досками забиты, В сады-огороды калитки закрыты. Казался пустым, обезлюдившим край, Словно войной прошёл здесь Мамай И вырезал всех до седьмого колена, Иль силой увёл до ордынского плена... В те дни-времена по России немало Таких вот сёл и деревень стояло. Решением съезда партии власти Гнали крестьянство в беды-напасти. Как в кучу большую валят навоз - Сгоняли их всех в единый колхоз. И делалось это не ради проформы - Держала страна свой курс на реформы... Дрожа от озноба, промокший до нитки, Я брёл по селу от калитки к калитке - А вдруг отыщу, а вдруг обнаружу Застрявшую здесь живую всё ж душу? И в старом дому с обветшалою крышей, Где стены смотрели вздувшейся грыжей, К церковной ограде прижавшемся боком, Заметил в окошке я блик ненароком. Двери открыл, отозвавшись на стук, Годами согнутый, словно паук, Худющий, как щепка, с седой головой То ль человек, а то ль - домовой. Впустив меня молча, к столу он присел И цепко глазами всего оглядел. А я же смотрел на убранство хибары: В углу покрывалом укрытые нары, Тумбочка рядом, с книгой раскрытой, Шкаф под посуду, резьбою увитый, Русская печь, белёная мелом, Стол небольшой под полотнищем белым, Два табурета, огромный сундук, В косы увитый висит над ним лук, Потёртая вся доха из лисы, Шапка-ушанка, с кукушкой часы, У самых дверей рукомойник прибит, Под ним медный таз, утративший вид, Пара галош и разбитых штиблет. Чисто, уютно - излишества нет. И лики святых за рядом ряд Повсюду по стенам в притирку висят, А прочь прогоняет стоячую мглу Свеча на столе и лампадка в углу. И был со святыми схож тот старик: Ну, точно с иконы списанный лик: Лицо с желтизной, голова в серебре, Словно под снегом была в декабре. Вонзается в душу взглядом столь ж остро, Телом сухой, невысокого роста, Но кажется твёрже и крепче гранита И словно бы святость с ним рядом разлита. Закончив смотрины, сказал вдруг старик: "А ну-ка, ответь-ка, внучок, напрямик, Что в непогоду в забытое село Тебя среди ночи тащило, вело?" И я рассказал, что случилось со мной: "Сдавши свой груз, спешил я домой И в грязь, в непогоду, считай среди ночи, В воду загнал машину по оси. Вымок до нитки, застудил свои ноги, Бредя до села по разбитой дороге. Устал, как собака, в грязи, вон, я весь, Но помощи, видно, не будет мне здесь. Так дай хоть согреться, прошу, у печи, А что потревожил - за то не взыщи. Лишь только забрезжит в небе рассвет Уйду от тебя с поклоном я, дед"... "Ты дедом Петром меня величай, К столу проходи, на травах пей чай - Глядишь и усталость свалится с плеч И дальше затем продолжим мы речь". И чая тепло, словно жаром огня, Растекалось по телу внутри у меня. И точно, усталость мало по мало, Но всё ж уходила, меня отпускала. А за окном непогода совсем разгулялась И ливнем в окно неустанно стучалась, То бухала ветром в закрытую дверь, То в трубу завывала, как раненый зверь. Казалось, разверзлись небесные хляби, В грязь превращая дороги и зяби, Заливая водою округу играя И словно не будет непогоде той края. Вели за столом мы не спешно беседу - О жизни своей отвечал я всё деду Кто я и чей, где родился, где рос - Затем уж и сам ему задал вопрос: "А ты-то, дед Пётр, кто будешь таков?" "Родился давно я, на стыке веков, - И стала чтоб ночь короче для нас, Начал издалёка дед Пётр рассказ, - В Самаре в ту пору семья проживала - Отец был судья, а мать врачевала. Имели свой дом с мезонином и садом С красавицей Волгой почти что и рядом. Чтоб не набраться уличной дряни, Я рос под присмотром старенькой няни. Но все же порой я от ней убегал, Мячи по-над Волгой с друзьями гонял. Стрелял из рогатки и лазал в сады, Банки вязал котам на хвосты. И хоть не однажды познал я ремень - Всё ж телом крепчал, становясь как кремень. И может за это, решила родня В кадетскую школу отправить меня. В той школе легко без лени и скуки Я стал обучаться военной науке. К выпуску шёл кадетский наш класс, Но четырнадцатый год тут грянул как раз. Экзамен пришлось сдавать уж в полях, Где с германцем сошлись в жестоких боях. Вставала пред нами земля на дыбы, Осколок и пуля ложили в гробы Иль превращали мальчишек навек Страшною раной в обрубки, в калек. Хоть побывал в боях я не мало, Но чаша сия меня миновала, Словно Господь, стоя предо мною, Меня прикрывал Своею спиною. Однажды, как помню, выйдя из бою, Был поражён я шинельной полою - Десятками пуль, словно молью побита Похожею стала пола та на сито. Штабс-капитаном семнадцатый встретил. Деникин в ту пору меня заприметил. И верою-правдой, как научен, был жить, Ему адъютантом тогда стал служить. А тут и пошёл по России разброд - В Гражданской войне столкнули народ И поделили разом всех нас несчастных На "воинство белых" и "воинство красных". Не видала Россия большего срама Чем тот, что явила кровавая драма. Она поломала судьбы у многих, Превратив их в изгоев иль душою в убогих. Я не ушёл за границу, как Деникин, к примеру, А в сердце, храня к России всё ж веру, Снявши погоны, рванулся к Самаре - К родителям старым, к невесте Тамаре. Думал я там от ЧК затеряться И в жизни своей чуток разобраться. И месяц с опаской, пусть и пугливо, Но прожил с Тамарой я всё же счастливо. А затем уже взяли меня в оборот - И в тюрьмах лет десять встречал я восход. Затем - поселенье вот в этом краю, Где, видно, и встречу смерть я свою. В Самаре же не был я больше ни разу - Не стал нагонять слезинки до глазу - Для родных и знакомых я сгинул навек, Как "враг народа", пустой человек. Да и по годам выходило, что родителей-то нет, А милой Тамары, зачем искать след? - Было к поре той ей под сорок уже, А я ж её помнил девчушкой в душе. И жизнь не хотелось ломать ей к тому ж - Слыхал ведь вдобавок, что есть у ней муж, Что растят они сына, красавицу дочку... На прошлую жизнь поставил я точку. Отложил только в память, вырвав из тьмы, Мгновенья тех встреч, в которых мы В счастье купались, как в воду войдя, Пылко и страстно друг друга любя. А годы летели вперёд и вперёд, В безбожное время вгоняя народ - И рушили церкви, рубили иконы, Одежду святых - коням на попоны. Всё дозволялось злобному хаму. И стал забывать люд дорогу к Храму. Уже не вставал, молясь на колени, И в красном углу - не Христос был, а Ленин. "Религия - опиум есть для народа!" - Кричали порой, собравшись до схода. И пошлым то было, отвратным нутру - Я ж с верой родился и с верой ж умру. Не позволяя себе душою быть слабым, Я веру пронёс по всем по этапам, И здесь, в поселении, храня любовь к Богу, Старался заблудшим помочь понемногу. Вот в этой хибаре, под этим вот кровом, Лечил от недугов травою и словом И здесь же тайком, при свете свечей, Крестил я младенцев средь тёмных ночей. Хоть Духовную школу я не кончал, Но веру мою народ привечал. Да и в нём, прошедшем кровавое сито, Вера в Бога всё ж была не убита... Не думай, что я, отдаваясь весь вере, Не вкушал той жизни в достатке и мере - И гнула меня, и ломала она, Привстать не давая с колен из дерьма. Особо досталось в годах сороковых - Тогда полегли средь трав луговых В жестоких боях у Волги-реки Сельские все, считай, мужики. Казалось, округу слезой залило, Когда "похоронки" слетелись в село. Но прав был когда-то великий поэт, Сказавший про баб, что держат весь свет. Отголосив, оплакав мужей и сынов, Тащили те бабы, молча, без слов, Тяжёлую долю в колхозных полях И рвали силёнки, как кони, в натяг. Тянул свою лямку и я среди них. А ночью читал из Псалтыря стих И на коленях стоя, с сердечным стоном Клал у икон поклон за поклоном. И Бога молил дать миру спасенье, Простить все ошибки, все согрешенья, Чтоб мог вновь поверить, как верил когда-то, Что Слава Господня не тленна и свята... Но, видно, не только война носит беды - Жили мы тяжко и после Победы: То гиб урожай дочиста на корню, То падал скот десятком на дню. А стало немного всего лишь лучшей - В одну всех усадьбу погнали взашей. Мол, легче хозяйство в едином вести, Сподручней метлой по сусекам мести. И ныне в селе из сотни дворов Тепло сохранил один лишь мой кров. Вот так, внучок, свой крест и тащу..." И старик замолчал, уставив взгляд на свечу... Хоть непогода вела своё дело, За мутным стеклом всё же чуть просветлело - Утро спешило ночи на смену. А я душой чуял в себе перемену: Я злым и усталым вошёл в этот дом, Но побыл немного - стал чище нутром, Искал в глухомани в ненастье подмогу - Нашел же святого, служителя Богу... Случайность иль нет, но мне повезло - В полдень заехал трактор в село. С трактористом в момент я тотчас столковался И с дедом Петром с поклоном расстался. Сквозь всё село, меся грязь и глину, Трактор тащил к дороге машину. И долго с крылечка смотрел ещё вслед То ль Пётр святой, то ль просто всё ж дед... Лет через пять был я вновь в том краю - Тот же брод через речку, а село - не узнаю: Пепелище лежит, целых нету домов, От церкви остался разбитый остов. А от хибары старого деда Вообще ничего - ни хлама, ни следа. И некого расспросить - вокруг ни души, Лишь небесную синь пронзали стрижи, Орали грачи надрывно от злости, В драке сойдясь на забытом погосте, Да рыжий пёс, что стоял у обрыва, Смотрел на меня, как дитя, сиротливо. И думой объятый, метаясь душою, Сидел я в тоске под засохшей ветлою, О грузе забыв и о дальнем пути, Пытаясь всему объясненье найти... Умчали годы, словно ветра, Оставив мне память про деда Петра. И Богу молясь, отдавая поклоны, Я лик его вижу, глядя на иконы...
|