Антарктида – полюс мира,
Всей Вселенной Веры – лира,
Царство Правды неподкупной
И Любви земной, безумной!
Только высшее безумство
Слышит небо. Только чувство,
Победившее все страхи,
В месте высшей божьей плахи
Выживает, ибо греет,
Даже если смерть метелит!
1.
Ну, так вот. Здесь, где лишь льдины,
Каждым летом все пингвины
Собираются, и клики
Их живой, счастливой жизни
Греют земли, во владеньи
Юной Снежной королевны.
Как она любила лето
Антарктидное за это!
Вот за эту песню веры,
Что смертям не знать победы
Над любовью, что без меры!
Мать же юной королевны
Обожала только Север
За его мертвящий ветер.
Он, как страж надёжный, верный,
Охранял покой там вечный.
Потому, как только солнце
Ставню изо льда с оконца
Дома, где томилось лето,
Начинало греть – смурнела.
А как только появлялась
В Антарктиде жизнь, прощалась
С юной дочкой и ворчала,
Замечая, как дрожала
Королевна в нетерпеньи
Вновь свои увидеть земли
Оглушёнными от криков
Милых ей её пингвинов!
И всегда, перед прощаньем,
Перед самым расставаньем,
«Помни, дочь, ты – королевна...» –
Мать Снежне кричала гневно:
«...хлада лютого и снега!
Это значит, только холод –
Для тебя и жезл, и посох!
Усомнишься – превратишься
В человека. И простишься
С вечной жизнью, средь покоя,
В неге белой и без горя!»
И, последним этим словом,
Словно, мы б сказали, громом,
Айсберги коля на щепки,
Испарялась. Тут же реки
Радости, тепла и веры
Начинало лить потоком
Солнце вниз, – на землю, Богом
Превращённую в храм славы
Всей Вселенной белой Правды!
2.
Но пора тебе, читатель,
Даже если ты – мечтатель,
И уже себе представил
Мир суровый тот и дальний,
Где властителем – лишь мрачный
Холод жуткий, беспощадный,
Познакомиться поближе
С девой юной... Тише-тише!
Хорошо, не будем трогать
Красоту. Ведь даже похоть
Обладает всё же вкусом
И, пусть низменным, но чувством!
Мудрость – тупость, старость – младость,
Щедрость сердца, как и жадность,
Всё ведь чувствует, как может,
Всяк и видит лишь, что может.
Потому, красу сей девы,
Ставшей жрицей Неба Веры,
Шёлк её прохладной кожи,
Свежесть губ, как утро розы,
Лебедю, на зависть, шею –
Трон, достойный ожерелью
Из лучей огня и света,
Стан, одетый в платье цвета
Солнцем вымытого неба,
Гибкостью с волной на равных,
И зелёных, лучезарных
Глаз её, – мы не берёмся
Описать, перо сдаётся.
Скажем лишь, как звали эту,
С голосом струн лютни деву –
Именем Снежна. И льдистый
Даже ветер антарктидный,
Прикасаясь к ней, смирялся
И в весенний превращался.
Но, продолжим. Улетела,
Как всегда и в наше лето,
Мать. Снежна повеселела
И на берег океана,
Чуть от радости хмельная,
Поспешила. И не знала,
Нет, Снежна ещё не знала,
Что тем яхонтовым летом,
Под слепящим синью небом
Заболеется ей сердцем...
А пока она садится
В сани быстрые, как птица,
В горностаевой шубейке,
В соболиной телогрейке,
В унтах, с муфточкой из пуха,
И приказывает слугам
Мчать её к родному брегу,
Бросив вызов даже ветру.
Мы тебя, читатель, тоже,
Хоть бросать одну негоже
Деву, увезём к пингвинам,
И, по нашим скромным силам,
Сказку сказывать возьмёмся
Про любовь, что Богом звётся.
3.
Как уже мы говорили,
Летом берег Антарктиды
Заселяется народом,
Что своим навеки домом,
На людской наш взгляд, пустыню,
Чтобы не сказать, прям, льдину
Пополам с камнями, выбрал.
Почему? Такой уж выпал
жребий им. С тех пор пингвины
Эту землю шире шири, –
Чудо скрытой, чистой жизни,
Где ветра весь год без пыли,
А моря густы от рыбы,
Каждым летом, как обрядность,
Посещали. Так уж склалось,
Что лишь здесь они влюблялись,
Чуть стыдясь, к друг другу жались,
Целовались, миловались
И любовью занимались.
Яйца же потом так нежно,
Так заботливо и верно
Охраняли в той толкучке!
Ибо даже полминутке
Безнадзорной были б рады,
Превращённые в тараны
Силой ветра, лёд и камни!
Для яйца всё было вредно,
Более того – смертельно!
Потому, упрятав в шубу,
Что меж ног их, словно в люльку,
Яйца, а затем малютку,
На посту своём сменялись
Мать с отцом. Вот как рождались
Наши крохи пингвинята –
Снежно-белые пухнята.
Но, читатель, не пытайся
И нимало не старайся
Уяснить себе причину
Сей любви к земле, где зиму
Лишь зима одна сменяет.
Снег здесь целый год не тает.
Даже летом, самым жарким,
Самым солнечным и мягким, –
Минус двадцать, а зимою
Даже семьдесят, порою!
Но любили, как любили
Наши славные пингвины
Эту землю! Значит, что же?
Родина, увы, дороже
Даже солнца? Ну, конечно!–
Ведь кто любит, он навечно
Сам в себе все солнца носит
И его лучами холит,
Греет всех, кто сердцем мёрзнет!
Что ты просишь, мой читатель?
Будь по-твоему, хозяин!
Да, пора уже, я знаю
Бросить взор наш к океану.
4.
Тем, не смытым в Лету летом,
С солнцем будничным и ветром,
В толчее, чуть-чуть ругаясь,
Падая и поднимаясь,
На родные выходили
Берега все-все пингвины.
Так направим же взгляд зоркий,
Но и очень осторожный,
На гнездящуюся пару,
Что вниманье наше сразу
Привлекла. Наверно тем, что
Больно уж они прилежно,
Обстоятельно, но резво,
Выбирали счастью место –
Место для гнезда, и нежно
Беспрестанно целовались
И друг к дружке прижимались.
Как младой самец старался!
Как по берегу мотался,
Чтоб подруги все желанья,
Чаянья и воздыханья
Упредить! И как от ветра,
От обрыдлого всем ветра,
Прикрывал собой он самку,
Кутая в себя, как в ласку!
А она? Вестимо, самка
(имя ей дадим мы Ланка),
Каждый миг его касанья,
Каждый знак его вниманья,
Как подарок принимала
И сторицей возвращала!
Ланка первый раз любила,
Лишь вчера из детства вышла,
Кир же, так супруга звали,
Был пингвин уже бывалый,
Даже раз уже женатый,
Прошлым летом папой ставший.
Но, увы! Жену и сына,
Гладь морская поглотила,
Будто водная могила.
Океан, ведь, для пингвинов,
Полон смерти. Много видов
Там её, средь волн и рифов!
В то же время, он – и радость,
Он любовь их, жизнь и сладость!
Впрочем, так всегда бывает:
Где любовь, там смерть куняет...
Словом, Кир, осиротевший,
В битве с морем окривевший,
И душой чуть очерствевший,
Ввек бы больше не женился,
Кабы тоже не влюбился!
Ланка же, своею милой,
Чистою душой и сильной
Окрылила Кира сердце.
И всё тише, мягче, реже
Вспоминал он об утере,
И о том, как в страшном гневе
Бился он душой и телом,
Увидав на бреге белом,
В пене красной, шкурку сына...
Да, всё это явью было...
Опорожнилась душа в нём,
Опорожнилась, став жалом.
Но едва Кир встретил Ланку, –
Родственницу света, сказку...
Да, какие-то смешные,
Суматошные, чудные,
Маломощные пингвины,
Тоже, видишь ли, любили!
Но увы, превосходили
Род людской по силе чувства.
(Думаю, здесь нет кощунства
величать пингвиньи чувства,
даже ставить их повыше
человеческих! Дружище,
Ну, скажи-ка, но впрямую,
Сколько раз любовь, как сумку,
Поменял ты? Эх, безумству,
Т.е. истинному чувству,
Даже гнёздышка нет в мире,
Где и жизнь – товар на рынке!)
Да, читатель, все пингвины
Были просто одержимы
Страстью к родине, к свободе
И к любви по доброй воле!
5.
Но вернёмся к нашей паре,
К Киру и его усладе,
И послушаем о чём он
Говорит с ней. Ну, и гомон
же стоит здесь! Нет, не слышно
Ничего нам. Что ж, как видно,
Слышать надобно глазами,
Раз оглохли мы ушами!
Вдруг поднялся ветер сильный,
Скучился весь род пингвиний,
Хлопком снежным разродилось
Небо! Море взбеленилось,
Пеной мутною покрыло
Берег весь и так надрывно,
Образиною завыло!
Что ж супруги? Лишь прижались
К валунам большим, обнялись.
А затем, как бы дорвавшись
Друг до дружки, страсти сдались!
Вопреки кусучей злобе,
Хлобыстающей по воле
Жить, любить, – они стояли,
Как стоят лишь в высшем счастьи!
И ничуть не замечали,
Как когтил их холод лютый
И порол их плёткой жуткой!
Что ж такое? В чём причина
Этой страстности наплыва?
Неужель они забыли,
Что для их пингвиньей жизни,
Риск большой остыть под ветром,
Под его и льда прицелом?
Есть причина их безумства!
Есть причина безрассудства!
Ланка в чреве плод носила
Их любви! И где та сила,
Чтобы жар тот остудила?
Но наскок зимы недолгий
В Антарктиде летом. Скорый
Гнев её. И вот уж снова
Успокоилась природа.
И тогда свою подругу
Кир отвёл к гнезду. Ей руку
(иль плавник? крыло? – не знаю)
Чмокнул там, и к океану
Поспешил. Там оглянулся,
С Ланкой вновь перемигнулся
И нырнул. Тогда пингвины
Все, как ярые сквалыги,
Вслед за ним поотправлялись:
Тоже, знать, проголодались.
Но увы, там их заждались
Те, кто ими же питались...
6.
Ланка тихо поджидала
Кира милого. Мечтала
О душе его горячей,
О любви, вином пьянящей,
Об объятьях в зависть солнцу
И о жизни в зависть богу.
Нет, не будет больше Ланка
Одиночеству приманкой!
Нет не будет Кир ночами
Сына звать, скрип зубами!
Да, читатель, не сказали
Мы тебе ещё, что Ланки
Вся семья давно погибла
В океане. Сиротинка
Наша Ланка и, до Кира,
Очень часто, горемыка,
В стороне от общей стаи,
Говорила, как с богами,
Лишь со льдами и ветрами...
Время шло. Уже пингвины
Океанские глубины
Покидали. Только Кира
Не было средь них. И ныла
Грудь у Ланки. От волненья,
От сквозящего томленья,
Супила бедняжка брови
И пичужки слабой стоны,
Клокотающие страхом,
Испускала. Но – всё даром:
Время шло, часы летели,
И надежды всё редели...
Вдруг, клешнёй сдавило душу!
И прорвался страх наружу!
Вздыбив шерсть и с воплем страшным,
С мёртвым зреньем, слухом павшим,
Ринулась на берег Ланка,
Обезумевши от страха!
Там её супруг любимый,
Ненаглядный, верный, сильный!
Там он ждёт её, родимый,
Изнурённый непосильной
(но пред Богом – справедливой!)
Схваткой с диким океаном,
И слабея с каждым часом!
Закричав всевышней болью –
Насмерть раненой любовью,
Бросилась она в пучину,
Пря�мо в верную могилу,
Как бросаются за жизнью
В горя жуткую годину!
Океан взревел! Взорвался!
Вздвоил ярость, взбунтовался!
Скашивать стал жизнь, надежду!
С ног сбивать, разить и в скверну
Норовить низвергнуть веру!
Напирал, ярился шквально,
Щерил зубы волн шакально!
И всё взморье, и все скалы,
Ветер, снег и даже камни
Взвыли так, что надорвали
Даже наши, наши жилы,
Чтоб не дать ему разживы!
7.
Но теперь, читатель славный,
Океан, увы, чреватый
Стольким горем, подоспело
Время нам оставить спешно.
Хоть и жаль. Да что поделать?
Надо уж тебе поведать
Об одном ещё герое,
Что в сказаньи нашем вскоре
Роль заглавную сыграет.
Чай, он этого не знает.
Мы тебе его представим.
А затем стопы направим
Быстренько назад. Не чаем
Возвратиться к океану
И увидеть снова Ланку.
Путь наизволок вначале,
Дальше – напрямик, по чаше,
Меж причудливых торосов,
Снежных впадин и заносов,
Всё на север. Ну, а после
Ждёт нас только бездорожье.
Даль далёкая! Но если
Не менять в дороге цели,
Движить сердце лишь любовью,
Веруя в неё всей кровью,–
Исчезают растоянья!
Исполняются желанья!
Потому, пусть задыхаясь
И порядком подумаясь,
Мы смогли прийти на место,
Что искали. (Тут уместно
подчеркнуть, что, как и прежде,
будем мы сидеть в секрете!)
8.
Это было поселенье
Посреди уединенья:
Несколько домов опрятных
И построек очень странных,
На которых, представляешь?,
Силе ветра подчиняясь,
Длинные усы мотались.
Жили там, но только летом,
В коллективе дружном, тесном
Лишь учёные. Мужчины, –
Образцы духовной силы,
Одержимо изучали
Эту землю – мир печали,
Что с любовью обвенчали...
Бог их знает, что любили
Эти люди в Антарктиде.
Что они там измеряли
Проверяли, вычисляли...
Это нам не интересно.
Но зато, узнать полезно,
Что в работу их входили
Непременные визиты
Берегов, – тех мест, где жили
И плодились все пингвины.
Видно, люди порядились
В наблюдателей и сжились
С этим маленьким народом.
Прикипели сердцем, словом.
Но, пора уже уважить
Терпеливость и представить
Взору твоему, читатель,
Гара-молодца. Сей парень,
Удалой и бесшабашный,
Богатырь, храбрец отважный,
С парой глаз больших и ясных,
Был и со Снежной на равных
Красотой. Не только внешней,
Но и внутренней, сердечной.
Он любил уединённо,
Не спеша, чуть отрешённо,
Как по вечности купели,
В высшем сердца упоеньи,
Побродить легко, без цели,
По просторам этим снежным,
Бело-белым, бесконечным, –
По владениям Молчанья –
Ключника всего Познанья!
Вот что в Горе нас пленило,
И к нему приворожило!
Да, в рубахе-парне зело,
Неумолчно сердце пело!
Чаю, что тебе, читатель
Наш герой, рубаха-парень,
По сердцу вполне пришёлся.
Клином скоро ведь сойдётся
Сказ на нём. Ну, как колосья
Сходятся в краюхе хлеба,
Или мысли – в выси неба...
Коли нет – не принуждаем
Слушать нас и уха краем!
Отродясь мы не бывали
Ни плетьми, ни батогами, –
Дутой силой – слабаками,
Ведь в диктат рядится слабость
Трусость жалкая и пакость!
Что сказал ты? Ну, спасибо!
Знать, и дальше жить нам мирно!
9.
Всё, довольно отступлений
И занудных размышлений!
Впору возвратиться к Гору,
Чтоб идти с рассказом в ногу.
Подчеркну, что в это лето,
Коронованное Светом,
Первый раз Гор появился
В Антарктиде и... влюбился.
Как во что? Да всё в неё же,
В Антарктиду-красно солнце,
В чистоту её, безбрежность,
Жизни скрытой бестелесность!
Как в них можно не влюбиться,
С правдой их не породниться?
Разве что, с живым и вечным
Быть на “вы“, то бишь, – конечным...
Гор наш был не одиноким,
Были у него и мать, и отчим.
Но не хмурься! Убежденье,
Что родные нам – роднее
Только потому, что кровью
С нами связаны, мы ложью
Назовём. Всё это – сказки
Бредни, россказни и враки!
Не с руки нам так ругаться,
Но не можем мы сдержаться!
Ведь живые, лишь живые,
Могут быть навек родные!
А живой лишь тот, кто любит,
А кто любит – Бог, и будет.
Просто, скажешь? Очень просто!
В том и суть: что просто – сложно!
Но, продолжим. Отчим Гору
Стал отцом родным, поскольку
Мать его любил. Отца же,
Гор в глаза не видел даже.
Гор едва успел родиться,
Как погиб он. Где? Где снится
Лес ядрёный, дождь весёлый,
Шорох листьев, ветер тёплый!
Да, на Севере. Однажды,
(си детали очень важны),
В непогожий день, опасный
Друга сын пропал. И Клима,
Будто собственного сына,
На ночь глядя, вместе с другом
Он пошёл искать. Но – всуе.
К сожаленью, и поныне
Не было вестей о Климе.
Гора же отец, в потёмках,
Заблукал. И в тех торосах,
Он в расщелину свалился.
Насмерть там об лёд расшибся.
Друг же спасся только чудом.
Но не пал от горя духом,
И сумел стать счастьем дома
Нашего героя Гора.
Снежная лишь королева, –
Королева льда и снега,
Тайну тайн о Климе знает.
Но и тот, кто дочитает
Сказку эту, всё узнает!
Стой, читатель, что мы видим?
Что мы, хоть и плохо, слышим?
А, понятно! Гор с друзьями
Занялись вовсю санями.
Знать, готовятся в дорогу
К океану. Что ж, уж впору!
Нам ведь тоже больше нечем
Заниматься здесь. Уедем
Мы отсюда раньше Гора,
Уповая лишь на Бога,
Что, оставленная нами,
В спешке Ланка, над волнами
Одержала верх, и Кира
Вновь себе заполучила.
Но, постой, а как же дева?
Как же наша королевна?
Мы о ней почти забыли!
Сами же опустошили
Наш рассказ. Без сей девицы
Блёкнут все его страницы!
Огрех этот вмиг исправим:
Мы стопы свои направим
Прямо к ней. Таким манером
Разрешим проблему в целом:
И Снежну почтим визитом,
И про Ланку нашу с Киром
Всё узнаем. Ведь, где дева
Выбрала стоянку, брега
Каждый камень виден ясно.
По рукам? Ну, и прекрасно!
10.
Значит, снова в путь далёкий,
В путь рискованный и торный!
Вообще, тут недалече,
Если по прямой. Но это,
Пораскинувши мозгами, –
Ободрать себя горами!
Только тот, кто полоумный,
Их форсирует. А умный
Их спокойненько обходит,
И, будь спок, за нос их водит!
Впрочем, в жизни мы так часто,
У осла прибрав упрямства,
Бьёмся со слепу о двери,
На смех вклёпанные в стены!
По-пустому лупим душу,
В дверь кидаемся всей грудью,
Долю нашу проклинаем,
А потом, устав, теряем
Пыл живой и наполняем,
Наше сердце стужей волглой,
Обомшелой, безнадёжной,
Чтоб в конце концов под нею,
Под заветной тою дверью,
Опочив душой, стать тенью.
А казалось бы, что проще
Обогнуть ту дверь и всё же
Попытать достигнуть цели,
Растворив себя в терпеньи?
Но, как видно, всё, что просто,
Повторяем, очень сложно!
Ох, читатель, утомили
Мы тебя, небось, своими
Отступленьями большими?
Уж оскомину набили?
Уж терпенье истощили?
Что ж, попрёк мы принимаем,
Рассужденья опускаем
И рассказ окоротаем,
Сразу оказавшись рядом
Со Снежной и океаном!
Вот она, стоит на взгорье
В одиночестве, и взморье
Перед ней, как на ладони.
Чуть поодаль, бродят кони
Распряжённые и гривой,
Их златой, шелковой гривой,
Ненавязчиво играет
Вольный ветер и ласкает
Их крупа под стать гигантам,
То есть предков их – кентаврам.
Кряжистый старик привычно
На козлах сидит и зычно,
Кой-когда, вовсю зевает.
Знать, Снежну он поджидает.
Что ж она? Его не слышит,
Понурив главу, чуть дышит,
Побледнела, потускнела,
Всей душой завечерела.
Ручки атласные сжала
И к груди своей прижала.
Ни крупицы не осталось
От девицы, что казалось,
Заглатила смех и радость!
Будто кто-то завидущий,
Злом одним вовек живущий,
Душечку Снежну заквасил,
А сказать попроще, – сглазил.
Но завязнуть в полуправдах,
В загребущих липких лапах
Полуистин, – не грозит нам.
Нам, читатель, ум был выдан.
Это пусть не мы, другие,
У которых и в помине
Не было его, решают,
Что всё знают и гадают
На невежественной гуще,
Заблукав в незнанья пуще.
Пусть другие, повторяю,
На смех курам, в радость аду,
Найденные так ответы –
По размеру, как танкетки, –
На калоши-на вопросы,
Что носили лишь колоссы,
Перепыжась, надевают.
А смекнув, что на калоши
Натянуть танкетки сложно,
Эти умники, вопросы,
Под ответы... подрезают.
И в “корыто“ залезают...
Мы ж ответы не гадаем,
Ищем их, сопоставляем.
Словно туфельки принцессы,
Подходить должны ответы
К каждому вопросу-ножке!
Ну, скажи мне, что же проще?
Впрочем, тот, кто жизнь прошляпил –
Все “калоши“ обезглавил, –
Неминуче простудился
И с пути навеки сбился.
Что ж! Раз каждому – по мыслям,
Нет числа «простудным» жизням.
Разминулся кто с любовью?
Знать, бредёт по бездорожью.
Потому, чтоб скоротечных,
Выводов не делать спешных,
Мы решили осмотреться
И к деталям приглядеться.
11.
Взор Снежны прикован к брегу.
Стан её склонился к зеву
Пропасти под ней, а губы
Конвульсивно сжаты. Руки,
Как немые вопли муки,
Изредка взывают к небу,
После к брегу, снова к небу...
Ох, читатель, что калякать?
Что балясничать, что баять?...
Да, впервые истой болью,
Человеческою болью,
Крючило Снежну. О Кире
И о Ланке кровянило
Сердце девы. Там, в пучине,
В волнах гневных гибла Ланка,
Погибала радость, сказка!
И расплакалась девица!
И расплакалась девица!
Нет, такое нам снится:
Плоть от плоти льда и снега
Плакала слезами света!
И не выдержала дева!
Истязав себя насильем,
Зряшным и пустым усильем
Удержаться, не вмешаться
И покорною остаться
Матери своей, решилась,
К океану обратилась!:
“Океан, ты есть даритель
Жизни всей земле и гибель
Тем, кто слаб! Ты есть чиститель
Правды. Ты – её родитель!
Усмири свой гнев, властитель!
Выслушай свою родную,
Непутёвую, шальную
Дочь. Пойми, люблю я!
Ланку милую люблю я!
Возврати ей жизнь! Ты можешь!
А за это, всё что хочешь
Выполню! Уж слишком квёлой,
Болью вытрепанной, блёклой
Станет жизнь моя без Ланки,
Без любви моей, без сказки! “
Сколько страсти, сердца, пыла,
В просьбе королевны было!
И, вздохнув могучей грудью,
Обнажив девице душу,
Глас утробный океана,
Ей ответил: “Ты – дочь рая.
И впервые просишь рая
Для какой-то там пингвинки,
Жалкой, тощенькой былинки?!
Я тебя не понимаю.
Но наверное я знаю,
Что не стала бы ты биться,
Чахнуть сердцем, изводиться
По-пустому для пустого,
По-зазорному для злого!
Будь по-твоему, хоть шибко
Мать твою разгневал крик твой!
А её супруга Кира
Я вернуть тебе не в силах.
Нет во мне его могилы:
Пищей, иногда, пингвины
Служат тем, кто ими живы! “
И на сём, схватив волною,
Будто мощною рукою,
Тельце Ланки аккуратно,
Опустил на берег. Шатко,
Поначалу, очень шатко,
Мелко так, дышала Ланка.
Но потом, вдруг, шевельнулась
И, о радость всем! очнулась!
Как же дева улыбнулась!
К океану повернулась,
В пояс низко поклонилась
И домой поторопилась.
12.
Непослушную девчонку
Дома мать ждала. И трёпку
За такое ослушанье,
Прямо-таки самовластье,
Ей устроила большую,
Шумную и затяжную.
А Снежна? Ей улыбалась!
Что греха таить? Казалось,
Будто дева мамы слову
Не внимала. Очи долу
Очень мило опустила,
В позе кротости застыла,
Не перечила. Но было
Не во власти королевны
Скрыть от матери небрежный
Головой кивок и нежный,
Тихий вздох.
Тогда царица
Гневно молвила: “Девица!
Мне твоя улыбка – пытка!
Лучше бы уж ты дерзила,
Возражала мне, грубила!
Но, как видно, подоспело
Время правды. Я всё честно
Расскажу тебе. Хоть это –
Боли жуткой, вечной эхо!
Да, Снежна, и я мечтала!
Да, Снежна и я! рыдала!
Всё узнаешь. Всё открою.
Ничего, Снежна, не скрою.
Но когда рассказ закончу –
Не согнись, под правды мощью!...
Слушай же. Я тайну эту,
Ставшую святыней сердцу,
Поклонявшемуся только
Безмятежности покойной,
Много лет уже лелею
В глубине души и грею
Равным свету звёзд молчаньем,–
Вечным, белым покаяньем...
Да, Снежна, и в камне мёртвом
Жизнь родится, если солнцем
Нескончаемого чувства
Хоть на миг его коснуться...
Посидим же вместе, рядом.
И с тобой своим несчастьем,
Но и жизнь дарящим знаньем,
Поделюсь я“
Королева
Замолчала. Погрустнела,
В зал прошла. Там села в кресло,
И на дочь взглянула нежно.
Поражённая стояла
Дочь её. Едва дышала!
Не смогла бы изумиться
Больше, милая девица,
Даже если б Антарктиды
Белый снег сменил цвет вишни!
“Что ж не йдёшь ко мне? “ – спросила
Мать Снежну и укорила: –
“Ты, небось, не ожидала,
Что и я, увы, живая?
Да, наветов, наговоров
На меня уж целый ворох
Навалили доброхоты.
Пусть их всех! Ведь только Боги,
Я... и Клим мой знают правду –
Высшего безумства славу”.
“Что-что-что?! “ – в глазах девицы
словно вспыхнули зарницы!
И тогда, чуть отрешённо
Голосом отжатым, ровно
Мать поведала ей тайну
О любви. На зависть раю.
13.
“Двадцать лет пройдёт уж скоро,
Как случилось всё. Да, много.
Но ничто я не забыла.
И ни в чём не обвинила
Ни себя, ни мир, ни Клима.
Признаюсь же. Без жеманства,
Без стыда, боязни, чванства:
Я любила. Как любила!
Побратимым солнцу было
Это чувство... Чувства сила...
Он учёным был. На Север
С сослуживцами приехал.
Их стоянку я нередко
Посещала. Интересно
Было мне и любопытно.
Да и слишком уж обрыдло
Одиночество. Но скрытно
Наблюдала я за ними,
Как и ты, когда пингвинов
Навещаешь. Но однажды,
В день прекрасный, в день нежданный,
Я случайно поскользнулась
И в расщелине очнулась.
Было мне смешно, конечно,
И в норе ледовой тесно,
Но вставать не захотелось.
Небо в вышине виднелось,
Солнца луч ласкался сладко,
И устала я мал-мало.
Словом, вскорости заснула.
А проснулась от испуга,
Шума громкого и вскрика, –
Человеческого вскрика!
Он лежал со мною рядом,
Знать упал ко мне, и в слабом
Голосе его так много
Я услышала немого
Чувства искреннего!: “Только
Мне одно скажи: насколько
Ты расшиблась? “ И закрылись,
Будто с жизнию простились
Очи чёрные. А дальше?
Дальше было всё, как в сказке:
Лёд я, дочь, в момент скрошила
Сани вызвала и быстро
Во дворец свой возвратилась
Вместе с парнем. И простилась
С одинокостью. Свершилось –
Мы друг друга полюбили...
По законам Антарктиды...
А законы льда всесильны!
Лёд для смертных – смерть их жизни...
Клим всё знал. Он был свободен.
Он уйти домой был волен.
Но остался. “Бог лишь знает,
Что меня здесь ожидает“ –
Он сказал мне, – “Может, слава,
Может стыд, могила, плаха...
Но наверное я знаю,
Что, уехав, оставляю
Здесь, с тобой, в твоих объятьях,
Жизнь мою – любовь и счастье.
Так зачем же уезжать мне? “
Королева замолчала.
Как она была прекрасна!
Но в глазах её сверкала
Чистая, скупая влага...
Наконец, она вздохнула,
Дочери в глаза взглянула,
И сказала: “Он – отец твой“.
“Что?! “ – Снежна вскочила, – “Бог, мой!
Где же он сейчас, отец мой?! “
Королева тоже встала:
“Дочь моя“, – она сказала, –
Ты всегда ведь это знала:
Смертный надо льдом – бессилен!
Лёд над ним, увы, всесилен.
Клим погиб. Но не напрасно:
Ты осталась – мне отрада!
Но в тебе есть два начала:
Жизнь бессмертных, смерть земная.
Шатко это равновесье:
Чуть любви, – прощай бессмертье!
Не хочу я больше вьюгой,
Смертоносной, жуткой, лютой
Выть, как выла я когда-то,
Призывая гнев бурана!
Не хочу опять ночами
Плакать чёрными слезами
И с ума сходить от боли
Всех могил ледовой бойни!
Потому тебя молю я:
Не люби, всю кровь волнуя.
Не жалей, не восторгайся!
Будь бесстрастной льдиной счастья!
А иначе...
“Мама, мама! “ –
Вперив взор в неё, вскричала
Дева юная: “Не надо
жизни мне без жизни, мама!
От такой без смерти смерти,
От такой ледовой клети
Отказалась даже Ланка!
Вспомни, что сказал и папа!
жизнь лишь там, где есть восторги,
Крики счастья, вопли, слёзы,
Пораженья и победы!
Взлёты в небо, в сердце веры!
Ну, зачем мне лёд бессмертья?!
Я желаю огнь бессмертья!“
Долго мать молчала, долго.
Может, ей замкнуло горло?
Отошла к окну и взором
Долгим, мудрым, боли полным,
Бело-белые просторы,
Впадины и косогоры
Оглядела. Без разбору
Вперемешку, без надзору
В голове её бежали
Мысли, вкусом зимней дали...
Вспоминала королева,
Королева льда и снега,
Жар немыслимый объятий,
Лёд чудовищный проклятий
И надгробье над могилой:
Тень её самой, - любимой...
“Вот что, дочь“, – она сказала,
Повернувшись к ней, – “Я знала,
Что в тебе всегда сияла
Клима кровь. Она мечтала,
Грезила и ликовала,
Возмущалась, тосковала...
На огонь ведь не наденешь
Никакой узды: ты веришь.
В этом – всё. Что ж, я надеюсь,
Всё равно ещё надеюсь,
Что моя кровь – безмятежность,
Холод истый, бесконечность
Победит тот пламень жизни,
Что в тебе зажёг Клим милый! “
И, на миг зажав в объятья
Дочь свою – её плод счастья,
Развернулась и из залы
Быстро вышла, села в сани
И исчезла в снежной хляби.
14.
Что ж, читатель, мы не будем
Кочевряжиться. Забудем
Краснобайство, пустомельство,
Чтоб не сделать лиходейства
Нашей сказке. Лучше сразу
Возвратимся к океану.
Впрочем, нет. Пускай сначала
Все пингвиньи самки яйца,
Как всегда, снесут. Пусть время
Подойдёт, когда всё племя,
Охмелев от возбужденья,
Будет праздновать рожденья
Их малят. Пусть Гор вернётся
Вновь на берег и займётся
Наблюденьями. Пусть дева,
Отойдёт от откровенья
Матери своей. Могилу
Навестит отца и силу
Веры и любви отцовской –
Свет бессмертья плазмы звёздной,–
В мать вольёт. Пусть отметелит
В них пурга тоски потери!
Да и Ланка пусть отплачет,
Пусть отмякнет чуть, оттает,
И тогда наш час настанет!
И мы снова возвратимся
К ним ко всем. И всё свершится.
И рассказ наш завершится.
Да, читатель, хоть и жаль нам,
Но уж скоро мы с прощаньем
Обратимся к тем, кто живы, –
То бишь любят, как пингвины!
День за днём текли недели,
Чередуясь, яйца грели
Все пингвины. Только Ланка
Чахла на глазах, тощала.
Не с кем было ей смениться
На посту, чтоб подкормиться.
И, слабея с каждым часом,
Помощи просила взглядом,
У соседей. Но, – всё даром.
Вдруг, она слегка вздрогнула
И к соседям повернула
Голову свою. У Юза
Родилась уже малютка!
Как же чисто заискрился
Ланкин взгляд! Сквозь боль пробился
Гейзером поток надежды,
Что не зря сомкнулись вежды
Кира милого навеки!
И воззвала Ланка к Юзу,
Словно к мужа Кира духу!
Попросила, чтоб помог ей
Уберечь яйцо: убойней
Для яиц не сыщешь силы,
Чем морозы Антарктиды!
А пока он защищал бы
Полусироту, бедняга
В брюхе сытом океана
Подкормилась бы, как надо.
Юз пингвин был сноровистый,
“На руку“ покамест чистый.
Туполоб был, но сметливый,
Трусоват, но не злобивый.
Без зазренья льстил он сильным
И пред ними егозил он.
Как все слабые, боялся
Юз ославиться. Старался
Быть таким, как все. Но очень,
Первым стать мечтал героем,
Правда, хитростью, не боем!
Но прослыть жестокосердным?, –
Стать врагом себе отпетым!
Потому он согласился,
Хоть с досады и скривился.
15.
Сдав яйцо на попеченье
Юза, на его усердье,
Побежала наша Ланка
К океану. До отвала
Надо было ей наесться,
Более того, отъесться,
Чтоб не стать ледовым склепом
Для яйца её, под ветром.
Словом, как в одной известной
Поговорке, здесь уместной:
(а за то, что ритм нарушим,
мы себя не обессудим!)
“Пока толстый похудеет,
Худосочный околеет! “
Юз вначале очень гордо
Охранял яйцо. Он долго,
Ревностно и безотлучно
Грел его. Но... стало скучно.
А потом ещё и жёнка
Стала дуться, как бурёнка,
И охаживать словами
По душе, как батогами!
Объявила Юза рохлей
С мозговой начинкой тощей,
Дураком и недотёпой,
С силой воли беспородной,
Недоумком безотказным,
С разумом вполне болванным.
Аж осипла, так кричала
Все скабрёзности, что знала,
И никак не замолкала.
Хоть слова её, как жала,
Отравляли совесть Юза –
Лучшее любого мужа.
Впрочем, жёнушка не знала,
Ибо книжек не читала,
Что и Ной ведь был изгоем,
Перед тем, как стать героем!
Вывод прост: жить жизнью стада –
И судьбу иметь барана!
Но увы, дружок наш милый,
Стать героем может сильный!
И она таки добилась:
Совесть Юза отравилась.
Стушевал он перед жёнкой.
Будто страха мутной плёнкой
Доброе всё в нём покрылось...
И несчастие случилось.
Сротозействовал бесстыдно
Юз, и... покатилось быстро
По камням, по льду да снегу,
Подчиняясь злому ветру,
Ланкино яйцо и счастье.
Сбилось у Снежны дыханье!
Да, читатель, наша дева
Вновь из своего секрета,
Каждый метр квадратный брега
Наблюдала. В отдаленьи,
Тоже в искреннем волненьи,
Гор с товарищем засели,
Верные научной цели.
Сердцем тоже прикипели
Оба друга к нашей Ланке.
И застыли все три жизни
В страхе за судьбу пингвинки!
16.
Понапрасну Юз рванулся
Догонять яйцо – споткнулся!
Тукнулось оно о камень,
Что штырём стоял, и пламень
Сбрызнул грудь Снежны и Гора,
И великого простора
Антарктидного: разбилось!
Ланкино яйцо скрошилось!
Что же Юз? Стоял над мёртвым,
В льда кусок враз превращённым
Малым птенчиком и тошным,
Обуянным чёрным страхом,
Причитал охрипшим гласом!
Он готов был провалиться
Хоть под лёд! Иль испариться!
Только бы не стать мишенью
Всех пингвинов осужденью!
Что же Юзу было делать?
Жать для слабых, ведь, не сеять!
Не вспотел он в посевную,
В страдную – рыдать всей грудью..
А покаяться... Как может
Тот, кто слаб, о том, что гложет
Честь его, достоинство, душу
Честно рассказать, хотя бы другу?
Но читатель, ты не думай,
Что бессильный, он же – глупый!
О, не гении, конечно,
Все они, не бесконечны!
Но в тяжёлых, очень скользких
Ситуациях, подобных
Юзовской, не раскисают,
Не скулят и не рыдают:
Ум размаивают спешно
И, оправившись, успешно
Выходы находят – ложью,
То есть, для кого-то, – болью.
Но куда приводит кривда?
В драные судьбы корыта!
Потому смолчать для Юза
Было плёвым делом: туго
Слишком уж его согнуло.
Как в содеянном признаться?
Лучше уж сбрехнуть, но как же?
Вдруг очнулся Юз. Украдкой
(трусов и воров повадкой),
Исподлобья оглянулся,
Сделал два шага, нагнулся,
Что-то взял, к гнезду вернулся...
И, о, Небо, и о Боже!
Что ж он делает? Всей кожей
Ты сейчас вздрогнёшь читатель:
Юз в гнездо ей бросил камень!
Походил он, как две капли,
На яйцо несчастной Ланки!
Может, спятил Юз от страха?
Мож, рехнулся от страданья?
17.
Нет, читатель, не свихнулся
Юз от горя, не рехнулся.
Огляделся снова зорко:
Видел кто? Потом спокойно
Сел на камень тот холодный,
Полностью собой довольный.
Словом, Юз наш учинённым
Лиходейством гадким, подлым
Не терзался, не корился,
А, поверишь ли? гордился!
Прям разбух весь, что так ловко
Избежал ловушки Рока.
Да и Ланку, размышлял он,
Лишь добил бы голой правдой,
Потому во сто крат лучше
Всё, что делает нас дюже!
Подожди, наш друг читатель,
Не гони коней! Облаять
Юза хлёсткими словами,
Отдубасить тумаками,
Мы всегда с тобой успеем,
Благо, час на то имеем!
Мы не будем кипятиться
И, в порыве, тупо злиться!
Не пристало нам кудахтать,
Словно бабам на базарах.
Ведь кудахтать, петушиться –
Крикунам одним сгодится!
Покумекаем сначала
Методично, так, как надо:
Без предвзятости, спокойно,
Без метаний, ясно, твёрдо.
Ведь решенья-скороспелки
Есть те самые танкетки!
И тогда простая правда,
Лапидарная, живая
Нас с тобой, читатель милый,
Удивит своею силой!
Разберём-ка мы поступок
Юза нашего. Здесь – сгусток
Тёмных чувств и побуждений,
Треволнений и стремлений.
Все они – черны, как сажа.
Все они – потомки страха.
И служили лишь на пользу
Юзу нашему и злому.
Но поскольку, без сомнений,
Истинный, один критерий
Наших знаний, мыслей, действий –
Только плод их, то, конечно,
Поступи тогда Юз честно,
Он своим признаньем сразу
Умертвил бы нашу Ланку.
Вот она, какая правда!
Лишь одним яйцом дышала
Наша Ланка. Им питала
Волю к жизни и надежду,
Силу духа – сердца веру!
Родничком оно ей было,
С жизнью жизнь её роднило!
Как известно, тот кто плачет,
Боль свою он только нянчит.
Настоящее же горе –
Обязательно сухое.
И достаточно лишь искры,
Огонька от жалкой спички,
Чтоб сгореть, испепелиться,
В прах могильный превратиться!
Так и Ланка. Не рыдала,
Не кричала, не стонала.
Боль свою в себе носила.
Но от тяжести той ныла
Немо, глухо и бессильно
Ланкина душа. Молила,
Ниц простёршись, дать ей сына
Или доченьку от Кира!
Рассказать тогда ей правду –
Значило бы грохнуть Ланку
Прям о скалы! Прям с размаху!
Всем жестокостям на славу!
Честными давай же будем! –
Юз, покамест, неподсуден!
Вот и Ланка! Посвежела,
Пополнела, покруглела!
Подкормилась в океане,
Отогрелась в нём, как в ласке!
Полегчало ей на сердце,
Сил прибавилось и в теле!
Обняла с восторгом Юза,
Как не каждый даже друга!
И понудила в подарок
(ох, как был он Юзу “сладок“!),
Рыбину принять большую,
Жирную, ещё живую!
Даже юзовой супруге
Прожужжала Ланка уши,
Как велик и благороден
Муж её и очень скромен!
А потом спокойно села
На яйцо и вся замлела
От сознания, что скоро,
Без сомненья, очень скоро!,
Птенчик беленький, пушистый
Враз проклюнется, и чистый,
Словно капля океана,
Голосок ей скажет: “Мама! “
Но скажи, читатель верный,
Ты проникся этой сценой?
Видишь Ланку, что на камне
Замерла, как изваянье?
Говоришь, что это грустно
Лицезреть и даже трудно?
Что слезою прошибает
И дыхание спирает?
А описывать? Да в рифму,
Потакая слогом ритму?
Ну, какое там, друг, трудно?!
Жутко, милый, очень жутко...
Что ж нам делать? Неужели
Будем, в зависть свиристели,
Арфой петь слова пустые,
Промысловые, резные,
Переношеные в дыры,
Как любовь сердец без силы,
Опошляя, умаляя
Высоту её страданья?
Или просто и безмолвно,
Став вдруг скаредом на слово,
Преклонить главу и сразу
Возратиться нам к рассказу?
Ходатайствуешь продолжить?
Что ж, читатель, ты без ложных
Выкрутас! Но не кручинься:
В сказке ведь должно всё сбыться!
Впрочем, как и в жизни верной.
То есть, рдеющей победой
Истинной любви – бессмертной!
18.
Время шло и всё редели
Дни тепла. Вовсю зверели
Ветры буйные. Метели
Всё уверенней и чаще
Льдом шабашили на пляже.
Небо с каждым днём темнело,
Куксилось пургой и злело,
Солнце подо мглой скрывалось
И, как в масле, размывалось.
Гладь морскую покрывала
Льда короста, и оскала
Смерти тень уж там бродила,
Улюлюкала и выла.
Словом, всё, что остывало,
Что скуднело, отступало,
Торопило, призывало
Мир живой грудь Антарктиды
Враз покинуть. Что ж, пингвины
Были уж давно готовы.
Даже мелкие раздоры,
Перепалки, распри, ссоры
Позабыли. Но стояли.
Видимо приказа ждали
Вожака, чтоб сразу, скопом,
Чёрною волной, галопом,
Дом родной оставить снова,
Но – до будущего года!
Только Ланки в их ватаге
Не было. Она, на вахте,
На яйце своём, – на камне –
Молча, тихо замерзала.
Молкла жизнь в ней, отмирала,
А зима её хлестала
Раскалёнными вожжами
Изо льда, со зла зубами!
Похудела снова Ланка,
Ослабела, пташкой стала,
Но яйцо не оставляла.
Лишь по-прежнему мечтала,
Что проклюнется из камня
Сын её и голос нежный
Скажет “мама“ ей. И терпкий
Утомлённый вздох срывался
Изо рта её и стлался
По мертвеющим просторам,
По торосам и заторам,
Достигал Снежны и Гора
И тонул в утробе моря!
Юза совесть же молчала,
Словно в рот воды набрала!
Нет, конечно, где-то как-то,
Пусть исподтишка, щипала
Душу юзовскую, жала,
Чуть подкусывала, звала
(правда шёпотом) очнуться
И к достоинству вернуться!
Хоть к такому, как у Юза
Раньше было – только труса!
Лучше же, чем как у гада,
У подонка и шакала!
Да, теперь тот камень Юза,
Ставший Ланке грудью друга,
Становился ей грузилом,
Скалясь смерти жутким рылом!
Камень Юза – камень гнуса!
Но и он же – камень друга!
Ох, читатель, сколько раз мы
Горем полненные чаши
Наших близких прикрывали
От последней, страшной капли
Камнем Юза? Избирали
Камень Юза, чтоб не стали
Капли правды им гробами?!
Но, читатель, очень сложно,
Именно поскольку просто,
Пользоваться камнем Юза.
Только сердце, сердце друга
На него найдёт управу –
Вовремя откроет правду!
19.
Словом, урезонить Юза
Совесть не смогла. Супруга
Ланку много раз пыталась
(даже искренне, казалось)
Образумить. Наущала
Посмотреть на мир реально
И уразуметь, что жизни
Больше нет в яйце пингвинки.
Но напрасно всё. Лишь ветер,
Вместо Ланки, ей ответил.
Да и что она смогла бы
Ей ответить? Как словами
Передать о боли сердца
Вынужденного отречься?
Нет, не будет Ланки вера
В хайлах льда, мороза, снега!
Не оставит Ланка сына,
Как кукушка или рыба!
Пусть зима ей станет зевом
Упыря, могильным склепом,
Но мать сына не оставит!
Вместе с ним в могилу сляжет!
Время шло. Морозы крепли.
Исполинской силы ветры
Уж не прятались за скалы,
А крошили их, и звали,
Призывали царь-Бурана –
Своего старшого брата!
И вожак заволновался:
Подошёл уж срок спасаться!
Очень гордо, благородно
Подошёл он к Ланке. Строго
(Но так больно и так мокро!)
На неё взглянул и тихо
Обронил: «Ох, лихо-лихо...»
Ничего он не сказал ей.
Да и что он мог сказать ей?!
Этой матери, что телом,
Запорошенным уж снегом,
Остывающим, дрожащим,
Таящим под ветром страшным,
Всё лелеяла и грела
Камень Юзовский, – без света,
Без любви, без жизни, неба!
Камень яловый, бесплодный,
Камень мёртвый! – ей надгробный!
Только лишь при целой стае
Молча поклониться Ланке...
А потом он зычно крикнул,
И мгновенно с места сдвинул
Массу плотную пингвинов,
И от их счасливых криков
Сразу же зашлись от горя
Две души – Снежны и Гора!
Юз? У самой кромки водной
Задержался. Развернулся.
Даже сделал шаг вернуться...
Но застыл. Обуревали
Юза страх и стыд. Визжали
Мысли в голове. Не знали
Ноги юза что им делать:
Ланке жизнь вернуть иль челядь
Зла пополнить. И в итоге
Юз, ругнувшись в страшной злобе,
Отшвырнул свои сомненья,
Повернулся к морю пузом
И, опять став только Юзом,
В волны ухнулся. Покинул
Ланку Юз, увы, покинул...
Но... и сам для жизни сгинул.
А вожак? Едва Юз смылся,
Как нашкодившая крыса,
Оглянулся. Взглядом влажным
Тело Ланкино, вдруг ставшим
Малым бугорком, окинул,
Громко, тошно грудью всхлипнул,
И последним брег покинул...
20.
Гор не выдержал. Вмешался.
Бросив всё, на брег примчался.
Ланку отогнал и камень
Нарванно схватил, как факел!
А потом, взглянув на самку,
Со всего руки размаху...
Ничего он, друг, не сделал.
Посреди пустыни белой
Он стоял с рукой поднятой,
Ставшей вдруг чужой, как ватной...
Человеческая мука,
Часто-часто и без звука,
Капала из глаз пингвинки,
Капали на лёд кровинки...
Шомполами бивший ветер,
Относил те капли к деве,
Что уже вовсю рыдала
И слезами призывала
Силы Света Антарктиды
Отменить час панихиды!
Между тем, наш Гор, конечно,
Камень возвратил на место.
И вестимо, Ланка тут же,
Камень юзовский от стужи
Тельцем худеньким прикрыла
И, счастливая, застыла...
Что ж! Поверишь ли, читатель?
Шубу скинул с плеч наш парень!
И, в неё укутав Ланку,
Разобрал на доски плаху!
Да, не на живот, а на смерть,
Вмиг взломав на жизни наледь,
Гор схлестнулся с неизбежным
Тем, что в нём дышало вечным!
Молнией к нему примчался
Друг его. И в одеяло
Гора завернул поспешно,
Хоть и знал, что бесполезно...
Замерзал Гор неотвратно.
Слабым голосом, нескладно
Объяснялся перед другом,
Что он горд своим поступком,
И просил, просил, чтоб Ланку
Тот отвёз к ним на стоянку.
Друг, в отчаяньи, на Гора
Изрыгнул хулу и громко,
Прям скабрёзными словами,
Окатил его. Ведь сами
На большую землю вскоре
Люди уезжали тоже!
“Ухарство твоё напрасно!
Шубу забери! Иначе
Вместе с Ланкой здесь погибнешь,
В цвете лет бесславно сгинешь!”
И в словах ответных Гора
Смерть и жизнь схлестнулись снова!:
«Эх, товарищ мой, товарищ,
Как же ты не понимаешь?
Поступить иначе смог бы
Только тот, кто жив, но мёртвый...»
Каждый знает, мил читатель,
Свой числитель-знаменатель.
А насколько верно знает –
Жизни результат покажет...
21.
Вот когда спокойным шагом
Королева, с дочкой рядом,
Подошли к друзьям. И взором
Величавым, мудрым, гордым
Королева оглядела
Двух мужчин. А оба друга,
От невиданного чуда,
Даже рты пораскрывали
и глазами заморгали!
Но одеты были скромно
Обе женщины. И только
Царской роскоши короны
Ослепляли дух и взоры!
Всё собою затмевали
Эти женщины! Пылали
Щёки и глаза у девы!
А ланиты королевы
Были бледными. Блестели
Лишь глаза её, как звёзды,
Или, может быть, как... слёзы?
Величаво, неприступно,
Но и очень-очень грустно
На людей она смотрела
И молчала. Только пела
Свою песнь метель. А скалы,
Будто вторя ей, взвывали...
“Славословить нет желанья...” –
Прервала она молчанье, –
“...твой поступок, Гор. В фанфары
дуют только те, кто славы
Сами жаждают, как манны.
Но скажу тебе я честно:
Твой поступок тронул сердце,
Что когда-то полюбило
Так, как любит Антарктида...
Словом, молодец, ты Клима
Мне напомнил”. “Что?! Как, Клима?!” –
Вскрикнул Гор. Но тут царица,
Лоб нахмурив, гордым жестом
Прервала его. И жезлом
Власти высшей, данной Небом,
Сделала движенье. Тут же
Небо стало будто гуще!
Светом вздыбилось, взвихрилось!
Смерчем взвившись, как взломилось!
А когда всё вновь утихло,
Ослепляющей улыбкой,
Нет, не временной, не зыбкой,
Улыбнулось небо людям
Голубого цвета чудом!
Да, читатель, в Антарктиду,
Подарив задачку миру,
Возвратилось снова лето.
Что ж, бесспорная победа
Чувств, источников Сил Света!
Но, не это – всё, не это!
Жезл дотронулся до камня,
На котором стыла Ланка,
Что-то треснуло и... голос
Нежный тоненький, как волос,
Громко пискнул: “Мама! Мамка!” –
Как обрадовалась Ланка!
Нет, не зря она страдала,
Всё сбылось, о чём мечтала!
Впрочем, искренняя вера
Горный кряж сдвигает с места!
Но не это – всё, не это!
Стала вдруг белее снега
Королевна. И под ветром,
Под когтистым, злючим ветром,
съёжилась она всем телом,
задрожала лунным светом!!
«Мама, мама! Что со мною?
Подожди... А что с тобою?
Почему ты так вздыхаешь?
Почему... постой, ты плачешь?!»
«Нет, Снежна, то сердце плачет.
Ведь ты мёрзнешь. Это значит,
Что настал наш час прощаться.
Мало мне досталось счастья...
Да, Снежна, моя родная,
Ты теперь, увы, земная.
Значит, всё-таки, кровь Клима
Над моею победила...”
Встрепенулся Гор и тут же
Подскочил к Снежне: “Вот... в шубке...”
И замолк, насквозь пронзённый,
И навек заворожённый,
Чарами любви бездонной,
Звёзд бессмертных лишь достойной!
В этот миг Снежна стола,
Обнимая мать, рыдала.
Но когда в глаза взглянула
Гору молодцу – вздрогнула!
Полюбила наша дева,
Полюбила королевна!
И опять бессмертной стала,
Как и Клим, и Гор, и Ланка!
Сокрушителен для смерти
Меч любви безумной, вечной!
“Ну, прощайте!” – королева
Взглядом влажным оглядела
Молодых, – “Не забывайте,
Никогда не забывайте,
Что бессмертье есть лишь в плазме
И во льду. Что между ними –
Только корм для смертной пыли...”
“Мама!”, – бросилась к ней дева,
Но обнять уж не успела,
Только в небе засветился
След саней и испарился...
Всё читатель. Нам ведь тоже,
Любопытствовать негоже.
Не к лицу следить за Гором,
За Снежной и их любовной
Нежностью новорождённой!
Баить сказ мы завершаем,
Хоть весьма душой страдаем!
Жаль с героями прощаться!
Но, как знать? Ведь может статься,
Что в реальной жизни сказка
Разрешит с ней повстречаться!
Пожелаем же им счастья,
Улыбаться часто-часто
И конечно, напоследок,
Пожелаем добрых деток!
22.
Где приманки, – там капканы,
Где капканы, – входы в шахты,
А все шахты – в вечной власти
У Владыки чёрной масти.
Жизнь утыкана гвоздями,
Рыболовными крючками!
Сочные на них наживки,
Всё вершки, не млеко, – сливки!
Хоть и знаем, что разумно
Обойти их, но так трудно!
Ущерблённым душам даже
Заглотить крючок – жить слаще!
Но, увы! За всё на свете
Счёт готовится на Небе!
И они, попав в корыто,
Вдрызг разбившееся, сипло
Призывают Бога в помощь
И рядятся в скромность-кротость!
Только всуе всё! Уж поздно
По церквям ходить! Но можно
Кирам памятники ставить
И всем сердцем Горов славить!
Да, друзья, хотеть “жить сразу“ –
Проглотить гнилья заразу!
Напрямик уж слишком много
Западней. И очень просто
В них попасть и соблазниться,
То есть с мраком породниться!
Кружный путь всегда сложнее!
Но надёжнее, вернее!
Ухищряться там не надо!
Покаянья там – забава!
Стало быть, мораль всей сказки:
Боги-дьяволы – лишь басни!
Ох, Юзишки вы, людишки!
Тупости своей вы фишки!
Сколько в вашем доме счастья, –
Столько в вашем сердце знанья!
Не согласны? Что ж, проверьте!
Каждому ведь, всем!, – по вере!
Вот и вы, плод вашей жизни –
Вашей веры, знаний, мыслей –
Вашу радость, ваше счастье,
Вашим внукам завещайте!
Вашим детям пожелайте!
А, молчите? Так молчите.
Только створку отворите
В вашу душу, чтобы сила
Ланки, Гора, девы, Кира
Победила все «корыта»!
****
Ну, прощай же, Антарктида!
Веры лира, полюс мира!
Голь болючая, нагая,
Голь земная, голь морская,
Край безмерный, беспредельный,
Но для кривды зело тесный!
Где мороз ядрёный, спелый,
Холод чистый, холод честный,
Ветер, снег и Лёд бессмертный,
Всё вскрывающий, лишь белый!
Нет для тёпленьких там места!
Потому и Злу нет места!
Череда пришла покинуть
И тебя. Но ввек не вынуть
Из сердец живых, горячих,
Жаждой к правде обуянных,
Твой завет:
любовь есть Бог, а Бог – любовь!
Так дай нам стать Богами, Бог!
Исполать тебе, читатель!
Даже если ты – издатель
И не друг нам – неприятель!
Собирай по крохам искры, –
Искры Истин, чтобы мысли
В возгоревшем огне, будто
Кирпичи обжечь! Пусть трудно!
Но светло лишь то, что трудно!
Тот лишь вечен, кто ваятель,
Кто строитель, кто создатель,
Кто пожизненно искатель
И бесстрашный познаватель!
Он и в суете мертвящей
С тишиной роднится вящей!
Он и в выси, словно дома,
Ибо царь любого Рока!
Лишь такие Вечность слышат,
Лишь такие Вечность видят!
Лишь к таким любовь приходит,
И в Бессмертие уводит!
Выпьем же заздравный кубок
За любовь! И пусть рассудок
Будет в рабстве у Безумства –
Высшего земного чувства!
|
