Когда пред ним на площади Манежной
Стою, высоко голову задрав,
Приходит мысль, а следом неизбежно
Крадётся горечь – вьедливый бурав –
И строй души дырявит безмятежный:
Теперь вот здесь, на месте незаносном
Застыл в металле всадник величавый,
Каким он был в году победоносном
На высшем торжестве военной славы,
А ведь остаток дней с полузабвеньем
Ему пришлось нерадостно мириться,
Тут справедливо ропщет изумленье,
Но понимаешь с горьким откровеньем,
Могло, могло подобное случиться.
Он слитно жил с Отечеством сошедшим
С прямых путей законов мировых,
Энтузиазм в тридцатые нашедшем
И героизм в годах сороковых.
В котором о Мессии возвестив,
Одна из партий властью овладела,
Достичь насильем многого сумела,
Разверзнув государство без предела,
Его собою напрочь подменив,
Где в нём любой, когда он засыпал,
Тревожно думал и ещё не знал,
Проснётся он героем знаменитым
Иль в лагере гулаговском забытым.
Как всем со взлётами и спадами
Судьба – генсек чертила путь ему,
Делилась щедрыми наградами,
Хлестаний горьких перепадами
По произволу злому своему.
Но всё ж от многих смертных отличила,
И с лёгкостью понятной отвалила
Таких нелёгких, трудных дел суму,
Что не под силу среднему уму.
И помню я, ещё не позыбыто,
Кромешной