Илия-модератор сжигает огнём поднебесным, авторучкою крыжа убитых, бормочет: "Зачёт". Постреляет, устанет, присядет в потёртое кресло и раскурит от собственной молнии свой табачок.
Громовержец-чудак впопыхах не того покарает. Разобраться б ему… да куда там! Вдогонку добьёт. Под горячую руку бабахнет по ангельской стае и попАдают нА землю особи, сбитые влёт...
Мне не сложно глаза разлеплять по утрам спозаранку, но за окнами, как и всегда, трепотня ни о чём. И мужик так же крестится, в сторону бросив вязанку, подпирая фундамент растёртым от лямки, плечом.
Что ни башня в России, то крен много круче Пизанской, что ни терем – лохмотьями время былых позолот. Возведённый на царство, подумав, в четверг отказался, мотивируя тем, что не любит народных острот.
С виртуальных молитв не припухнут глаза и коленки, и не ропщет душа, ублажая безумный каприз. Мне и выпить – не грех, и по пьянке забацать фламенко, отзываясь послушно на "эй", "синьорита" и "кис".
Позалеплены рты чем-то слабо похожим на пластырь, каждый третий придавлен к паркету веригами лжи. Отвалился кусок от больной рококошной пилястры и за ней как-то сразу осыпалась странная жизнь.
Из наушников – сладкоголосая "бесамемуча", водит в памяти фотоотчёт бесовской хоровод, где Христа на кресте окровавленном бес сам и мучил, призывая в помощники праздный, ленивый народ.
Где толпа, ошалев от жары и прокисшего пива, колыхнулась вперёд, а потом отшатнулась назад. И ребёнок сказал в тишине: "Этот дядя красивый... Но избитый, голодный и видно, что жизни не рад"...
Эй, правитель, седлай бронепоезд, выстраивай танки. Я почти отомкнула засов золочёным ключом. Вижу ангелов полупрозрачных и чьи-то останки… Тот же самый Христос… и ребёнок… и бес за плечом...
|